— Никак не пойму, что в нем такого, — со вздохом беспомощно говорила она. — Но мне почему-то кажется, что я… вернее, что он мог бы быть очень милым, привлекательным человеком, если бы… если бы я не чувствовала, что он в общем-то в глубине души не уважает женщин.
Мелани была шокирована: после того как капитан Батлер выкупил ее обручальное кольцо, она считала его на редкость деликатным и тонко воспитанным джентльменом. Он всегда был исключительно предупредителен по отношению к ней, она же держалась с ним несколько стесненно — главным образом потому, что с детства была очень застенчива в обществе мужчин; к тому же она втайне испытывала к нему жалость, что немало позабавило бы капитана Батлера, догадайся он об этом. Она прониклась убеждением, что он потерпел крушение на романтической почве и это его ожесточило, а любовь хорошей женщины могла бы его возродить. В своей мирной, лишенной треволнений жизни Мелани не приходилось лицом к лицу сталкиваться с пороком, и ей трудно было поверить, что он существует. Доходившие до нее сплетни о Ретте Батлере и некоей девушке из Чарльстона не могли не шокировать ее, но она не очень-то им верила, и, вместо того чтобы отвратить ее от этого человека, они приводили лишь к тому, что она, преодолевая свою застенчивость и негодуя на ужасную несправедливость света, становилась к нему еще внимательнее.
Скарлетт же в душе была согласна с тетушкой Питти. Она тоже была уверена, что женский пол не пользуется уважением капитана Батлера — хотя, быть может, он и делал исключение для Мелани. Скарлетт всегда чувствовала себя раздетой, когда он окидывал ее оценивающим взглядом от макушки до пят. О, она сумела бы поставить его на место, произнеси он при этом хоть слово. Но он просто смотрел, и она читала в его откровенно дерзком взгляде, что он считает всех женщин как бы своей собственностью и видит их назначение в том, чтобы доставлять ему наслаждение, ежели он этого пожелает. И только когда он смотрел на Мелани, взгляд его выражал другое. Это уже не был холодно-оценивающий взгляд, в нем не таилось насмешки, и слова его, обращенные к Мелани, всегда звучали как-то по-особому — с оттенком глубокого уважения, даже преданности и стремления услужить.
— Не могу понять, почему вы с ней всегда гораздо любезнее, чем со мной, — досадливо сказала Скарлетт, оставшись как-то раз с ним наедине, когда Мелани и тетушка Питтипэт пошли вздремнуть после обеда.
На протяжении целого часа наблюдала она, как Ретт Батлер терпеливо держал на руках моток пряжи для вязания, помогая Мелани ее сматывать, заметила, с каким вежливо-непроницаемым лицом слушал он, как Мелани, сияя гордостью, пространно рассказывала про Эшли и про то, что его произвели в более высокий чин. Скарлетт знала, что Ретт Батлер отнюдь не разделяет ее восторженного мнения об Эшли и ему ровным счетом наплевать на то, что Эшли получил звание майора. Тем не менее он что-то вежливо поддакивал и делал уместные замечания по поводу проявленной Эшли храбрости.
«А стоит мне только упомянуть имя Эшли, — с раздражением думала Скарлетт, — как у него тут же полезут вверх брови и по губам проползет эта его отвратительная многозначительная ухмылка!»
— Я ведь красивее ее, — сказала Скарлетт. — Почему же вы с ней куда любезнее, чем со мной?
— Могу ли я позволить себе возомнить, что вы ревнуете?
— О, пожалуйста, не воображайте!
— Еще одна иллюзия разбита вдребезги! Если я «куда любезнее» с миссис Уилкс, то лишь потому, что она этого заслуживает. Я мало встречал в своей жизни таких искренних, добрых и бескорыстных людей. Но, вероятно, вы не в состоянии оценить ее по достоинству. К тому же, несмотря на молодость, она поистине благородная леди в самом лучшем смысле этого слова.
— Вы что, хотите сказать, что я не благородная леди?
— Если память мне не изменяет, мы еще в самом начале нашего знакомства установили, что вы отнюдь не «леди».
— Вы просто омерзительно грубый человек — зачем вы все это ворошите? Как можете вы ставить мне в вину эту детскую выходку? Это было так давно, я стала взрослой с тех пор и никогда и не вспомнила бы про это, если бы не ваши постоянные намеки.
— Я не верю, что это была просто детская выходка и что вы сильно переменились с тех пор. Вы и сейчас совершенно так же, как тогда, способны швыряться вазами, если вам что-нибудь не по нраву. Впрочем, вам теперь почти всегда и во всем удается поступать по-своему. Так что необходимости бить антикварные предметы не возникает.
— Вы… Знаете, вы кто?.. Господи, почему я не мужчина! Я бы вызвала вас на дуэль и…
— И получили бы пулю в лоб. Я попадаю в десятицентовик с пятидесяти шагов. Лучше уж держитесь за свое проверенное оружие — улыбки, глазки, вазы и тому подобное.
— Вы просто негодяй.
— Быть может, вы рассчитываете, что ваши слова приведут меня в исступление? Очень жаль, но должен вас разочаровать. Я не могу сердиться, коль скоро вы в своих поношениях недалеки от истины. Конечно, я негодяй. А почему бы нет? Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право быть негодяем, если ему так нравится. Это ведь только такие лицемерки с далеко не чистой совестью, как вы, моя дорогая, приходят в бешенство, если про них что-нибудь сказано не в бровь, а в глаз.
Он говорил спокойно, улыбаясь, неторопливо растягивая слова, и она чувствовала свое бессилие перед ним. Это был единственный человек, которого она ничем не могла пронять. Ее привычное оружие — презрительная холодность, сарказм, оскорбительные слова, — ничто его не задевало. Смутить его было невозможно. Она привыкла считать, что никто с таким жаром не доказывает свою правдивость, как лжец, свою храбрость — как трус, свою учтивость — как дурно воспитанный человек, свою незапятнанную честь — как подонок. Но только не Ретт Батлер. Он со смехом признавался во всех своих пороках, дразнил ее и тем вызывал на еще большую откровенность.
Все последние месяцы он появлялся внезапно и так же внезапно исчезал, не оповестив о своем отъезде. Скарлетт никогда не знала, какие дела приводили его в Атланту, — ведь мало кто из контрабандистов находил нужным забираться так далеко от побережья. Они сгружали свой товар в Уилмингтоне или в Чарльстоне, где их уже поджидал рой торговцев и спекулянтов, стекавшихся сюда со всех концов Юга на аукционы. Конечно, она была бы сильно польщена, если бы могла предположить, что он совершает эти поездки ради нее, но даже ей, с ее непомерным самомнением, такая мысль показалась бы неправдоподобной. Попытайся он хоть раз приволокнуться за ней, прояви хотя бы намек на ревность к окружавшей ее толпе поклонников, пожми ей украдкой руку, попроси у нее портрет или платочек на память, она могла бы с торжеством подумать, что и он попался наконец в ее сети. Но он оставался раздражающе нечувствителен к ее чарам, а главное, казалось, видел насквозь все уловки, с помощью которых она старалась повергнуть его к своим ногам.
Всякий раз, как капитан Батлер появлялся в Атланте, все женское население города приходило в волнение — и не только потому, что имя этого человека было овеяно романтическим ореолом отчаянно-дерзких прорывов блокады — ему сопутствовал еще и острый привкус чего-то дурного и запретного. Ведь об этом человеке шла такая плохая слава. И репутация его становилась день ото дня все хуже, стоило городским кумушкам лишний раз посплетничать о нем, а сам он делался при этом все притягательнее в глазах молоденьких девушек. А так как большинство из них были еще весьма невинны, им сообщалось только, что «этот человек очень нечистоплотен в своих отношениях с женщинами», но как проявляет он эту свою «нечистоплотность» на деле, оставалось для них тайной. Слышали они и такие, тоже шепотом сказанные слова: «Ни одна девушка не может чувствовать себя с ним в безопасности». И при этом казалось крайне удивительным, что человек с такой репутацией ни разу с тех пор, как он стал появляться в Атланте, не попытался хотя бы поцеловать руку у какой-нибудь незамужней особы женского пола. Впрочем, это делало его лишь еще более загадочным и притягательным.
Он становился самой популярной личностью в Атланте — не считая, конечно, героев войны. Теперь уже всем и во всех подробностях было известно, как его исключили из Вест-Пойнта за попойки и за «что-то, связанное с женщинами». Чудовищно скандальная история с чарльстонской девицей, которую он скомпрометировал, и с ее братом, которого он застрелил на дуэли, давно стала всеобщим достоянием. Из переписки с чарльстонскими друзьями и знакомыми были почерпнуты новые факты: выяснилось, что его отец, очаровательный старый джентльмен — человек железного характера и несгибаемой воли, — выгнал его из дома без гроша в кармане, когда ему едва сравнялось двадцать лет, и даже вычеркнул его имя из семейного молитвенника. После чего во время золотой лихорадки 1849 года блудный сын отправился в Калифорнию, затем побывал в Южной Америке и на Кубе, где, по слухам, занимался делами какого-то весьма сомнительного свойства. Были на его счету и драки из-за женщин, и несколько дуэлей, и связи с мятежниками в Центральной Америке, но самую печальную славу снискал он себе в Атланте, когда там распространился слух, что он к тому же профессиональный игрок.
