что бунт обрёчен, ваш единственный крейсер без брони, без артиллерии со скоростью 8 узлов в час (Тут, правда, нужно заметить, что никаких «узлов в час» не бывает — сам по себе «узел» это мера скорости равная одной морской миле в час, но этого козыря ученики историка Мельникова на руках не имеют —
В. Б) не выстоит, как тебе быть? Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнем и, наверняка, погибнуть без всяких шансов на успех.
— Какой смысл?
— Вечно ты со своим смыслом…
— Правильно, Рита.
— Тихо, тихо, тихо.
— Итак, был задан вопрос: какой смысл в поступке Шмидта и его гибели?
— Ну, ясно какой.
— Без таких людей и революции бы не было.
— Он сам объяснил это в своем последнем слове на военном суде. Так объяснил, что даже его конвоиры отставили свои винтовки в сторону. Потом их за это судили».
При этом учитель Мельников машет книгой «Подсудимые обвиняют». Это реальная книга (Тираж тридцать тысяч, в ледерине стоила 97 копеек, а в коленкоре — 92 копейки). Слова Мельникова — оттуда: «Во время произнесения последнего слова в зале находился сотрудник „Одесских ведомостей", следующим образом описавший свои впечатления:
«Только один раз председатель нелегально допустил меня в зал заседания, в тот именно день, когда „красный адмирал" произнес ожёгшее всех слово, когда конвойные солдаты отставили ружья (они были впоследствии преданы суду).
Когда Шмидт говорил, то казалось, что присутствуешь при творимой легенде. Его голос, выоко и гордо поднятая голова, его процесс мышления, красочность слов — это все легенда, баллада, сказка из-за облачных высот, и в речах — любовь ко всем, милосердие, прощение…
Когда и судьи, и защитники, и товарищи Шмидта по голгофе с замиранием и со слезами слушали этого величайшего трибуна, тогда был момент, что не трудно было потерять рассудок…
Если бы Шмидт крикнул в эти минуты часовым: „Арестуйте или убейте судей!" — его слова были бы для них законом. Их бы убили, а Шмидт вышел бы из здания суда, и никто бы его не тронул, как не тронули его моряки больших кораблей в Севастополе, когда он один, безоружный подымался на борт и звал всех к восстанию.
Солдаты Очаковской крепости, в каземате которой находился Шмидт, предлагали ему бежать, а всю ответственность они принимали на себя.
— Я не уйду, — твердо и решительно говорил Шмидт…
В день Андреевского праздника Шмидт из своего каземата передал флоту в Севастополе поздравительную депешу, и это поздравление было доставлено по назначению, а чиновники, передавшие его, преданы суду.
Не забыть никогда этого лица, этих проникающих глаз, гордой осанки, манеры держаться, не забыть никогда и его слов[114]».
Мне всегда эта сцена казалась принципиальной — потому как в фильме 1968 года был такой социализм с человеческим лицом, построенный на этой учительской эстетике.
А эта учительская эстетика построена на том, что никто из учеников не следует совету учителя и не читает изданные письма и не сопоставляет даты биографий.
Иначе картина выходит куда многограннее. Иначе ученик Батищев, рассуждая на тему «Что же это был за человек лейтенант Шмидт?», спросил бы своего учителя, правда ли, что Шмидт был эпилептиком и бился в припадке прямо на митинге, и правда ли, что он растратил две тысячи рублей из полковой кассы.
Сейчас я сделаю отступление.
Оно — важное.
Когда говорят о самовольном присвоении лейтенантом Шмидтом себе звания капитана второго ранга, нужно учитывать, что обычно офицер увольнялся с присвоением следующего чина, а сто лет назад между лейтенантом и капитаном 2-ранга других чинов не было. Другое дело, никакого мундира он не имел права надеть, и называть себя так не мог без приказа о зачислении на службу. Может, он сам и пришил новые погоны (этим тогда объясняется музейный мундир).
В книге Бориса Никольского «Севастополь, 1905» (источник не то чтобы строгий) говорится: «Так или иначе, деньги в кассу миноносца № 253 были возвращены, судебное дело по факту растраты было приостановлено, но факт незаконного оставления места службы офицером в военное время оставался в стадии расследования. Чтобы избежать дальнейшего судебного расследования и последующей огласки, Шмидта в считанные дни увольняют с флота, тому способствовали идущие мирные переговоры с Японией. Дяде и этого показалось мало, чтобы обеспечить племяннику почётное возвращение капитаном на коммерческий флот, адмирал Владимир Шмидт настойчиво добивается, чтобы того уволили с одновременным производством в следующий чин, — капитана 2 ранга. Однако, в Морском министерстве, при всем уважении к почтенному адмиралу, это находят излишним, Шмидта так и увольняют лейтенантом.
Некоторые исследователи тех давних событий утверждают, что Петр Шмидт был-таки уволен в отставку с производством в капитаны 2 ранга. Зная не понаслышке специфику нашего военного делопроизводства, я тоже уверен в том, что в первоначальном виде в Указе значилось звание „капитан 2 ранга". И только после всех последующих событий, после известной реплики императора об „этом лейтенанте…", указ об отставке слегка „подкорректировали"».
Некоторые мемуаристы утверждают, что он поднял над «Очаковым» вице-адмиральский флаг, что уж не в какие ворота не лезет, как и знаменитая телеграмма «Командую флотом. Шмидт».
Итак, адмиральский сын, возможно, был неврастеником в очень тяжёлой форме. Человек, мало адекватный — о чём говорят его постоянные драки. Тяжёлая жизнь с женой, о чём пишет в воспоминаниях его сын, иначе как «адом» эту жизнь не называя. Ведь фокус в том, что школьный учитель в исполнении артиста Тихонова, говоря «Оставить моряков одних под пушками адмирала Чухнина или идти и возглавить мятеж? И стоять на мостике под огнём и, наверняка, погибнуть без всяких шансов на успех», не договаривает довольно тёмного обстоятельства — Шмидт покинул «Очаков» накануне (или при начале) обстрела, перешёл на миноносец и (вот тут непонятно — куда он хотел бежать, и что вообще хотел). То есть, тут картина мира начинает потрескивать.
Был ли лейтенант Шмидт артистической натурой или тяжёлым неврастеником (лечился-то он как раз от неврастении). Спросил бы ученик и то, правда ли Шмидт женился на уличной проститутке с целью её исправления (мальчики вообще любят такое спрашивать). При этом лейтенант (все как-то забывают, что он был своего рода «лейтенантом запаса») — фигура трагическая, что там и говорить. Но и к безумному Шмидту можно относиться по-разному. Некоторые ответы рознятся — одно дело отвечать, сидя в школьном классе, а другое — когда тебе за сорок. Некоторые, правда, и в школе успевают спросить «Какой смысл?».
Но мне интересен как раз разговор
