и спонтанная особенность человеческих групп, которая приводит к тому, что люди разговаривают цитатами из известных произведений.
В этом ничего удивительного — так, в общем, устроен язык на разных уровнях. Происходит экономия художественных средств, несколько слов замещаются внешним иероглифом.
Цитаты из литературных произведений сперва оказываются частью общего языка. Потом они сами превращаются в язык социальных групп. Эти языки зарождаются, ширятся, а потом умирают. Социальные группы не вечны, как и популярность отдельных книг. История литературных реплик может рассказать многое.
Ясно, что у них две функции — с одной стороны, это именно экономия в описании, с другой стороны — пароль, система распознавания свой-чужой.
Для нескольких поколений советских людей строй цитат образовывали всего несколько произведений, которые повторяют судьбу известной пьесы: «Стихи Грибоедова обратились в пословицы и поговорки; комедия его сделалась неисчерпаемым источником применений на события ежедневной жизни, неистощимым рудником эпиграфов!»[119].
Феномен эпиграфа нужно пока оставить в стороне, а вот «источников применений на события ежедневной жизни» было не так много.
Для начала это писатели Ильф и Петров. Издательская судьба их двух романов была сложной — авторы очень популярные в момент выхода, они вдруг попали в посмертную опалу, и их тени вышли на общественную поляну только в пятидесятые. Начались экранизации (и не только романов) — и вот пошли в народ пословицами и поговорками цитаты, застрекотали кучно, как цикады с полостями и перепонками.
Чех Гашек не успел написать свой знаменитый роман «Похождения бравого солдата Швейка», эту книгу, впрочем, дописывали за него.
У нас перевели почти сразу, он был известен, а во время большой войны Швейк попал во фронтовые киносборники. Там он исправно дурачил фашистов. Но особая популярность у него началась в шестидесятые-семидесятые годы. Маленький человек на фоне большой империи, герой на фоне абсурда.
Как жить в этом пейзаже было не очень понятно, и многие делали свою жизнь со Швейка. Цитировали его исправно.
Полвека назад был напечатан роман «Мастер и Маргарита» — время написания речеобразующей книги вовсе не обязано совпадать со временем публикации, и со временем популярности. Об экранизациях тогда никто и не думал, bon mot из булгаковской книги зазвучали самостоятельно.
Позже возник клан цитатчиков Стругацких. О, этих было много, и даже я был среди них. Причём цитат из «Понедельник начинается в субботу» и «Трудно быть богом» было куда больше, чем цитат из прочих текстов.
Наконец, пришёл — или вернулся Довлатов. Довлатовым говорили много, приписывая слова его лирических героев ему самому, тасуя персонажей с людьми до полной неразличимости.
Чуть отступя в сторону, нужно сказать, что много системных цитат произошло из фильмов. Но, это цитаты именно из фильма «Место встречи изменить нельзя», а не из романа Вайнеров «Эра милосердия», из фильма «Чапаев», а не из одноимённого романа Фурманова. В нескольких поколениях ходят цитаты из фильма «Семнадцать мгновений весны», а не из эпопеи Юлиана Семёнова.
Ну так кино давно стало главнее, а литература просто задержалась в общественном уважении.
Строй цитат из известного произведения позволяет не только показать принадлежность к общему кругу (цитатчики Стругацких редко пересекались с говорунами из Гашека — это были разные страты, а то и разные поколения), но при желании все они могли не цитировать, а говорить на этом языке. Перепрыгивая с цитаты на цитату, как с камешка на камешек, переходить, не замочив ноги, ручеёк разговора.
Коньяк непременно пили, закусывая лимоном (варварский обычай, наследуемый с давних времён, когда фальшивый французский коньяк производили на западных границах Империи). И кто-то обязательно произносил: «…человек — это только промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона»[120]. Ну и тому подобное далее — обширный мир, а, вернее, миры, созданные братьями, имели цитату на всякий случай, на любое событие повседневной жизни.
Всё правильно: сексу — быть, и непонятно, и непонятно, откуда в людях столько злобы.
Теперь я отмечу важную вещь.
Иногда кажется, что обязательным условием создания этого языка является комедия.
Если всмотреться в списки, окажется, что это не так. То есть это не обязательно комедия — «Место встречи изменить нельзя» сложно так назвать. Но важно, чтобы текст-фильм был описанием целого мира — армии, города, общества. Его должны населять герои-говоруны.
Удивительно, что классическая русская литература в этом производстве массового языка вовсе не пользуется спросом. Нет, классиков цитируют, много и обильно, и по редкой цитате из Баратынского отличают своих от чужих — на этом построен монолог учителя истории и учительницы литературы в известном фильме «Доживём до понедельника»:
«Он вдруг подмигнул ей и прочитал:
Не властны мы в самих себе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
Всевидящей судьбе.
Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно… И — навсегда.
— Еще бы, — осторожно поддержала Светлана Михайловна. — Классик.
— Кто?
Глаза её устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин — ни дать ни взять, школьница у доски.
— Похоже на Некрасова. Нет?
Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для неё викторины.
— Тю… Не Тютчев?
— Холодно.
— Фет?
— Холодно. Это не из школьной программы.
— Сдаюсь…
— Баратынский.
— Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, — раздражилась вдруг Светлана Михайловна. — Баратынский!
— А его уже перевели, вы не слышали разве?
Она смотрела озадаченно.
— Перевели недавно, да. В первостепенные.
За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой.
— Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения»[121].
Но с тем ворохом цитат, что ввели в речь советского интеллигента (к примеру) Ильф и Петров, никакого классика не сравнить. Из Пушкина так не цитируют — разве только «Спокойно, Маша, я Дубровский». Довольно много людей при этом уверены, что и у Пушкина так и написано. Ведь кажется скучным всё это «Вы свободны, выходите»[122]. В детском фильме о маленьких космонавтах это звучит куда лучше.
Ходячих цитат из Достоевского немного, но их история употребления запутанна, как провода оргтехники под столом.
Поэтому я завершу этот рассказ именно историей о красоте, которая «страшная и ужасная вещь». «Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что бог задал одни загадки. <…> Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут
