Тимоша очень волновала эта семейная домашняя беседа — как отнесется Павел к его рассказу? Но Павел так же, как и Тарас Игнатович, подошел к вопросу по-деловому:
— Сейчас Александра Терентьевна поможет нам во всем разобраться, — заверил он, выслушав Тимоша, и окликнул Александру Терентьевну.
— Бабуся Александра, о чем спросить вас хочу — скажите, приходила к вам молодая женщина, крестьянка из Моторивки, советовалась, как быть с Тимошкой? Помните, когда он заболел, свалился на воинском дворе.
— Приходила, — отозвалась Александра Терентьевна, появляясь в дверях своей комнатушки.
— Что говорила?
— Да что говорила, — адрес Ткачей спрашивала, где, мол, его родные, отец да мать, что с парнем делать.
— Ну, это само собой разумеется. А еще что говорила? Насчет воинского двора и коменданта?
— Да рассказывала, что Тимошка чуть весь комендантский дом не разнес, господ офицеров так напугал, что в окна прыгали.
— Понятно? — обратился Павел к Тимошу. — А стало быть, вывод один — отбросим видения и перейдем к действительности. Бабуся Александра, дорогая, попросите Катюшу — пусть сейчас же сбегает к черномору, который к нам в Совет приходил, она знает. И чтобы немедленно сюда.
Пока Александра Терентьевна выполняла просьбу Павла, Тарас Игнатович продолжал семейную беседу:
— Что насчет Левчука слышно?
— Притих.
— Значит пакость готовит.
— И я того же мнения, товарищ Ткач.
— Одного не могу понять, Павел, парень ты, как будто, разумный, крепкий, по дедовской линии пошел. Что же вы девчонку распустили?
Павел схватил со стола листки и принялся перечитывать статью. Тимош притих — «ну, сейчас грянет!».
Но Павел ответил спокойно:
— Агнеса человек честный.
— Гуляла честная птичка с горобцами. Если не отзовизм, так футуризм, не футуризм, так левчукизм.
— Что вы понимаете под левчукизмом? — сухо спросил Павел.
— А так понимаю: фраза трескучая — дела ползучие, кричит «налево» — идет направо. Кричит: «Держи вора», а у самого шапка горит.
— Вы должны знать, что Агнеса в числе других товарищей, неправильно выступавших до приезда Владимира Ильича, признала свои ошибки.
— Хорошо, кабы так. А то бывает и по-другому: грешим на делах, а каемся на словах.
— Что же вы хотите от меня, товарищ Ткач?
— Хочу, Павел, чтобы мы с тобой отвечали не только за себя, но и за тех, кто рядом.
— Трудная задача, товарищ Ткач.
— У нас всегда так было. На том и держались.
В сенях послышались грузные шаги, потом они изменились, как меняются шаги прихожанина на ступеньках храма — кто-то ступал осторожно, боясь нарушить тишину, и наверно поэтому зацепил цыбарку, и следом за железным грохотом в комнате, смущенно выглядывая из-за плеча Александры Терентьевны, появился плотный круглоголовый человек без шапки. Смуглое загорелое лицо, пушистые усы с опущенными подусниками, говор мягкий и певучий делали его похожим на крестьянина степных просторов Украины, и только выправка и бравая грудь выдавали военного.
— Почтение всем, извиняйте за беспокойство!
— Рад видеть вас, товарищ Сидорчук, — приветствовал его Павел, — как устроились?
— Ничего, спасибо, разместились. Ребята очень благодарны.
— Напрасно не остались у меня. Места всем бы хватило.
— Да уж, спасибо. Нам по соседству удобнее. И с табачком, и вообще, по-флотски. Есть ребятушки, которые и пошуметь горазды.
— Ну, как знаете. А то — ко мне, — и Павел представил Сидорчука, — знакомьтесь, товарищи. Матрос Сидорчук, направляется в Петроград с товарищами от Черноморского флота. По дороге произошло у них одно приключение — встретили в нашем городе старого знакомого.
— Зверя лютого, — перебил Сидорчук, — ката из военно-морской охранки. Мы его после революции по всем портам, по всему Югу разыскивали — как сквозь землю провалился. Советовали нам в суд обратиться, а наши флотские говорят: нечего на Временное правительство надеяться, оно не судит катов, а пригревает. Надо, мол, нам на Советы опираться, настоящим судом судить.
— Так вот, товарищи, — продолжал Павел, — встретили матросы этого самого ката в нашем городе…
— На автомобиле марки «Бенц» разъезжал, — подхватил Сидорчук, — барон Шинкоф его фамилия, подручный военно-морского министра по следственно-каторжной части. Всю войну в Севастополе просидел, лично сам по всем политическим делам следствие вел. Сколько людей наших загубил!
— Нашли его? — спросил Ткач.
— Нет, товарищ дорогой, Шинкофа в городе не обнаружили. Был с ним еще помощник, такой же кат и опричник, Фатов. И тот исчез. До самого воинского двора мы их автомобиль проследили, — и Сидорчук принялся растолковывать, почему упустили они Шинкофа и Фатова, что надлежало предпринять и чего они не предприняли.
Говорил Сидорчук просто и обстоятельно, по-крестьянски, не было в его речи ничего особого, флотского, никаких словечек, прибауточек, ничего такого, чем щеголяли молодые морячки.
— Так вот, товарищ Сидорчук, — заключил Павел, — следует тебе с этим пареньком познакомиться, — он указал на Тимоша, — человек он местный, грамотный, все ходы на воинском узлу знает. Вы когда уезжаете?
— Товарищи утренним отправляются, а я задержусь пока. Не можем допустить, чтобы ушел гад.
— Добре, товарищ Сидорчук, — сочувственно отозвался Павел и обратился к Тимошу;
— Как там у тебя дела на заводе?
— Да ничего, слесарничаем.
— Ну, послесарничай пока, — Павел о чем-то задумался.
«Послесарничай пока…» — эти незначащие слова заставили сильней забиться сердце Тимоша. Посмотрел он на Тараса Игнатовича, Тарас Игнатович — на Тимошку. Переводя взгляд на Павла, Ткач ухмыльнулся в седые усы:
— И меня позовешь?
— Это ты про что, товарищ Ткач?
— А то, у нас с Тимошкой уговор, — уже и вещевой мешок приготовлен, вот что.
— Впору сборы, товарищ Ткач. Нам гвардия нужна, наша боевая рабочая гвардия. Контрреволюция стягивает силы. Наши рабочие дружины и отряды разрознены, плохо обучены, плохо вооружены. Надо собирать их в рабочую гвардию.
— Э, кому ты разъясняешь, товарищ Павел, — нетерпеливо остановил его Ткач, — так прямо и скажи: готовьтесь, мол, товарищи!
Ткач встал из-за стола, Тимош последовал за ним. Сидорчук, видя, что люди собираются расходиться, шагнул к Тимошу:
— Дозвольте на парня взглянуть, — мудрыми мужицкими глазами ощупывал он каждую черточку лица, — ничего, подходящий. Если потребуется, браток, я кликну!
На том и расстались.
Было уже далеко за полночь, но улицы неумолчно грохотали тяжелыми грузовиками, воинскими обозами. Навстречу, гулко перекатываясь по булыжнику, проехала батарея полевых орудий: артиллеристы в накинутых на плечи шинелях с отстегнутыми хлястиками, предоставив лошадей и пушки первому ездовому, шли сбоку гурьбой, толкуя о деревенских делах.
Центр города громоздился черными, едва различными громадами. В подвалах кое-где ровно и строго, точно светильники, горели огоньки, а верхние этажи, населенные бывшими господами, озарялись мгновенными вспышками — то там, то здесь мигнет электричество и тотчас погаснет.
— Света боятся, — буркнул Тимош. Тарас Игнатович не откликнулся — так и дошли они до самого дома, и только уж на пороге Тарас Игнатович, обращаясь больше к себе, чем к Тимошу, обронил:
— Ивана жду!
И вдруг одним этим «Ивана жду» скрепилось в сознании Тимоша всё, что раньше казалось случайным или непонятным — частые расспросы Тараса Игнатовича об Агнесе, недоброжелательное отношение к ее окружению, ревнивая пристальность ко всему, что так или иначе касалось Ивана, — старик ждал сына, верил в него и ограждал, призывал в решительный час великих испытаний.
И только сейчас, впервые за долгие годы жизни под одной крышей, Тимош увидел или, как говорилось в старину, узрел Тараса Игнатовича всего, во весь рост — с его неумолимой, а порой жесткой суровостью, с его добродушием и почти детской доверчивостью, гневом и проницательностью, непоколебимой строгостью к себе и другим, любовью и взыскательностью к сыну.
Только теперь приемный отец, давший ему хлеб, кров, честь и веру, становился ему воистину отцом, самым понятным и самым родным человеком на земле.
Ни на другой, ни в последующие дни Тимоша не вызывали, никто о нем и не вспоминал; он продолжал слесарничать за верстаком, всей душой отдаваясь работе, как будто никто и не собирался его призывать и дома не ждал сложенный вещевой мешок.
А между тем, именно в эти дни выдали ему винтовку № 322, с брезентовым ремнем. Тимош считал, что давно уже окреп после болезни, но пошагал с винтовкой часок — плечо разломило.
Винтовка была хороша, если не считать чуть треснутого приклада. Тимош сам подправил его в цехе. Проверяя оружие после ремонта, Лунь в общем похвалил винтовку, только номер почему-то не понравился.
