— И что же это были за даты?
— К счастью, я имел возможность сообщить профессору Монти, что измерения, проведенные на нашем аппарате, никак не отрицают датировку Пергамента Петрония на 30 год нашей эры, а Евангелия от Иакова — на 62 год нашей эры. Короче, я мог убедить профессора Монти, что наиболее современная аппаратура двадцатого века подтвердила факт — отметьте себе, мсье, факт — того, что пергамент мог происходить из того периода, когда Понтий Пилат вынес свой приговор Иисусу Христу, а папирусы могли происходить из времени, когда брат Иисуса еще был жив, чтобы иметь возможность записать истинную историю Мессии. Находки из Остиа Антика были по-настоящему аутентичными.
— Так что относительно них не осталось никаких вопросов? — удостоверился Ренделл.
— Совершенно никаких.
Ренделл выключил свой диктофон.
— То, что вы сделали и рассказали, профессор, поможет нам прорекламировать Международный Новый Завет по всему миру.
— Очень рад был сотрудничать. — Профессор Обер глянул на свои часы. — У меня тут поручение от моей супруги пригласить вас на ленч. Как вы насчет ленча, мсье Ренделл?
— Не хотелось бы навязываться…
— Никаких отказов. Мы еще поговорим. Мне самому это очень нравится.
— Благодарю вас. Кстати, я свободен до самого вечера, когда отправлюсь на поезде во Франкфурт.
— Ah, bon. Вы направляетесь на встречу с герром Хеннигом. Вы найдете его менее таинственным, чем был я. — Обер повел Ренделла к выходу из лаборатории. — Если вы не против, мы заскочим в Собор Парижской Богоматери, чтобы передать им результаты исследований по изображению Христа, которое я исследовал. А потом мы встретимся с мадам Обер в “Кафе де Клюни”. Нам будет весьма приятно перекусить с вами.
После этого в принадлежащей профессору Оберу самой последней модели “Ситроена” Ренделл пережил не самую приятную поездку: его ноги все время тормозили по полу на всем пути через Сену до собора Парижской Богоматери. Охранник, узнав Обера, сразу же указал им место для стоянки.
У главного, западного входа в собор Обер оставил Ренделла, сказав ему:
— Я буквально на минутку. Мне нужно лишь передать отчет одному священнику.
Ренделл собрался было зайти в собор, но решил, что раз Обер скоро вернется, остаться на солнышке, наблюдая за туристами различных цветов кожи, шастающими во всех направлениях. Через пару минут профессор и вправду вернулся.
— Вы заметили каменную резьбу над порталом? — спросил Обер. — Я сам заинтересовался ею после моего включения в дела Международного Нового Завета. Конечно, вы знаете, что не сохранилось никаких изображений или скульптур Христа, сделанных в Его время. Они и не могли существовать, поскольку их никто не мог сделать. Евреи — ведь первые христиане были евреями — считали создание рисунков или скульптур кощунством. Любые портреты по еврейским законам были запрещены. Конечно, в Ватикане имеется изображение Иисуса, согласно легендам, сделанное Лукой, и раскрашенное ангелами. Но это чушь. Я считаю, что наиболее ранние изображения, обнаруженные в катакомбах и представляющие Христа, были сделаны около 210 года нашей эры. А теперь поглядите вверх, вот сюда…
Ренделл проследил взглядом за указательным пальцем Обера. На стене собора была скульптура, изображающая коленопреклоненную Мадонну, коронуемую ангелом, в то время как Христос, стоящий рядом с нею, в короне на голове и со скипетром в своей левой руке, благословляет ее.
— Эта скульптурная группа называется Коронацией Девы, — объяснил Обер. — Создана она в тринадцатом веке. Типичный пример абсурдности изображений Христа в искусстве. Никто из художников не знал, как Он выглядел, потому-то все и рисовали Его исключительным красавцем в блеске славы. Когда люди прочитают евангелие Иакова, они будут шокированы, узнав, как Иисус выглядел на самом деле. Что же теперь будет со всем этим обманывающим всех искусством? Видимо, поступят так, как люди поступали во времена Французской Революции. Революционеры считали, будто все статуи ветхозаветных царей на Нотр Дам — это французские короли, поэтому их сбросили вниз. Вполне возможно, что такое же случится и в этом году. А после того все эти ненастоящие изображения Господа Нашего будут заменены статуями реального Иисуса, такого, каким он был — с семитским носом, некрасивыми чертами лица и всем остальным. И это будет намного лучше. Лично я верю в правду.
Ренделл и профессор Обер возвратились в “ситроен” и поехали через Pont de l’Archeveche, вливаясь в транспортный поток на набережной де ля Турнель. Когда эта набережная перешла в набережную де Монтебелло, Ренделл мог видеть и завидовать тем беспокойным французам, которые копались среди старинных книг и афиш на книжных развалах со стороны Сены. Слева от себя он заметил лавку, названную “Шекспир и Компания”, место охоты за книгами Джеймса Джойса.
Весьма скоро они повернули на широкий бульвар Сен-Мишель, и уже через десять минут, обнаружив наконец-то место для стоянки, профессор Обер завел Ренделла в кафе на перекрестье бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен, где, как могло показаться, скрещивались все пути автомобилей и пешеходов с Левого берега. Над зеленым навесом, спускавшимся, чтобы прикрыть от солнечных лучей три ряда лимонно-желтых плетенных стульев и мраморных столиков, Ренделл прочитал: CAFЙ DE CLUNY.
— Это одно из самых любимых кафе моей жены, — объяснил профессор Обер. — Самое сердце Левого берега. Повсюду молодежь. Через дорогу — видите черную решетчатую калитку? — находится парк с римскими развалинами, возведенными здесь, в Париже, всего лишь через три сотни лет — даже меньше, если верить Иакову — после Христа. Ну ладно. Габриэль явно еще не пришла. — Он глянул на свои часы. — Мы приехали чуточку раньше. Где вы, мсье Ренделл, предпочтете расположиться, внутри или снаружи?
— Только на улице.
— Поддерживаю. — Большинство столиков были пустыми, Обер направился к заднему ряду, выбрал один со стоящими возле него тремя плетеными стульями и жестом пригласил Ренделла садиться. При этом он щелчком пальцев подозвал одетого в белое официанта. — Не станем заказывать ленч, пока не дождемся Габриэль, — объяснил он своему гостю, — но раз уж мы здесь, и вы хотите чего-нибудь перекусить, то я рекомендовал бы omelette soufflйe a la saucisse. Пока же я закажу нам аперитивы.
Тут подошел официант.
— Я закажу себе “Пастис Дюваль”, — сказал Обер Ренделлу. — Un Pastis Duval, garзon.
— Пусть будет два, — сказал Ренделл.
— La meme chose pour lui, — перевел Обер официанту.
Профессор предложил американцу сигарету, но тот отказался, предпочтя трубку. Обер вставил свою сигарету в длинный мундштук, закурив же, он вытянул свои ноги и, наблюдая за прохожими, казалось, впервые расслабился.
Через какое-то время, он потер свой выдающийся нос и обратился к Ренделлу:
— Я вот только что подумал о том, что обстоятельства сложились столь странно, что именно мне пришлось подтверждать аутентичность этих документов, что именно на меня возложили ответственность сообщить о них всему миру, как о свершившемся факте.
— Как это? — спросил у него Ренделл.
— Потому что сам я никогда религиозным человеком не был, даже наоборот, — признался Обер, — даже сейчас меня нельзя назвать ортодоксальным верующим. Тем не менее, должен признаться, все что произошло — я имею в виду свою небольшую роль в подготовке новой Библии — повлияло на меня весьма сильно.
— Вы можете объяснить, профессор, каким же образом? — полюбопытствовал Ренделл, стараясь не казаться излишне настырным.
— Это изменило мой кругозор. И уж наверняка повлияло на отношения с близкими ко мне людьми. Если вы и вправду заинтересованы…
— Это так.
Обер, казалось, погрузился в себя.
— Я рос в Руане, но мое воспитание как католика было весьма слабым, даже очень слабым. Мои родители были учителя, и они очень мало внимания уделяли церкви. Говоря по правде, они были свободомыслящими, рационалистами, что-то в этом духе. Прекрасно помню, что дома, рядом с изданием Библии Шалоннера, стандартным изданием Rheims-Douai, стоял томик “Vie de Jesus” — “Жизни Иисуса” Эрнста Ренана — un livre qui a fait sensation, mais qui est charmant. Простите, я сказал, что это была сенсационная книга, которая очень мило заявляла о том, что все четыре евангелия были всего лишь легендами, чудеса Христовы не могли выдержать научного рассмотрения и были только лишь мифами, а вся история с Воскрешением Марии Магдалене лишь привиделась. Так что вы можете представить себе мою юность. Библия и Ренан. Но однажды я уже не смог продолжать пребывать в столь амбивалентном и шизофреническом положении.
— Как же это случилось? — спросил Ренделл. Аперитивы были уже поданы, он отпил глоток и ждал продолжения рассказа.
— Изменения во мне произошли, когда я поступил в Политехникум, университет, где, перед тем как полностью заняться химией, я изучал радиосвязь в ее электрическом аспекте. Сделавшись ученым, я полностью отошел от веры. Я считал, что религия — это merde. Я сделался хладнокровным циником и сукиным сыном. Вы же знаете, как оно бывает, когда кто-нибудь находит для себя нечто новенькое, какое-то новое чувство. Желая высмотреть нечто вдали, он перевешивается через ограду так сильно, что может выпасть за борт. Как только я укрепился в собственном неверии, в личных научных достижениях, я мог доверять лишь тому и признавать только то, что пришло из лаборатории, в результате опытов, что можно было увидеть, услышать, почувствовать или же доказать логическим путем. Все это оставалось во мне и тогда, когда я закончил университет. Я жил и работал только в настоящем, текущем моменте. Я совершенно не интересовался тем, что будет в будущем или после смерти. Моей единственной религией был Факт, никаких тебе небес или преисподних, один только Факт.
