Грем даже не смутился, а рассмеялся мягко и приятно, и слишком уж похоже на Калеба, чтобы я не могла этого не заметить. Около Грема я всегда острее скучала по Калебу, так как он напоминал его всем — жестами, построением фраз, улыбками и даже смехом.
Я пошла на кухню и Грем тоже.
— Вы когда вернулись с Лутона?
— Ты об этом знаешь? — брови Грема свелись в одной точке, вот это у них с Калебом выходило по-разному.
— Слышала с утра, как и о том, что вы пока что все изменили место охоты.
— Да, пришлось… — Грем не прокомментировал это, а я и не стала расспрашивать.
Наверное, это было не правильно, но я поняла, что сегодня это мой шанс разузнать от Грема больше о его чувствах к моей подруге.
Чтобы оттянуть разговор и подумать с чего начать, я взялась сначала за сок и булочки. Налила сок в высокий стакан, а потом, разрезав две булочки, намазала их маслом и добавила туда сыр, сверху еще положив ложку абрикосового варенья. Грем наблюдал за моими действиями с интересом. Как и всем остальным, Грему тоже нравилось наблюдать за привычными действиями, или же за тем как я ем. А какой ажиотаж возникал, когда нужно было кормить близнецов! От простых мужчин такого, наверное, не добиться.
— Грем, я понимаю, что, по-вашему, я лезу не в свое дело, но я хотела бы поговорить с вами о Еве.
Как я и ожидала, Грем перестал улыбаться, больше того, он прикрыл глаза, стараясь сохранять внешнее спокойствие. Я заходила на опасную территорию, и все же уже не могла остановить то, что начала. Процесс пошел, слова были сказаны, а я настраивалась на то, что хочу сказать.
— Вы же знаете, как я к вам отношусь, но и Еву я люблю не меньше, она мой друг, и теперь она страдает.
— Я знаю, — глухо отозвался Грем. Он снова посмотрел на меня, и я смогла убедиться в том, что страдала не только Ева.
— Так почему вы позволяете Прату лезть между вами? — я оторопела. Не было логики в действиях Грема, если он ее любил, то должен был делать хоть что-то.
— Раз ты ее любишь, разве ты хочешь чтобы Ева со временем стала, такой же, как мы? Разве она захочет быть монстром, в обличье ангела, и убивать людей или животных? Сможет ли она это принять?
— Я не знаю, сможет ли она это принять, но ведь она вас любит, она хочет быть с вами. А если это не удастся — у нас есть выход, как помочь ей все забыть!
Я понимала, что горячилась, как маленькая, но рассуждения Грема совершенно не давали Еве никакого шанса. Они просто лишали ее этого. Грем поступал так же, как и его сын — все всегда решал сам. Никакой свободы действий. А только правильные, скучные решения, которые приносят боль и ему и ей.
— Вы же лишаете ее хоть какого-либо выбора. Если она не узнает, то не сможет понять, что для нее лучше.
— Я так не могу. Не могу обрекать ее на неизвестность. Лишать будущего, того, что может ей подарить простой человек. А Прат — он успокоиться, когда поймет, что я на нее не претендую. Возможно, ей будет больно, но она забудет. Я не смогу уже забыть о ней, но так будет лучше для нас двоих.
— Вы уже все решили для себя? — спросила я пораженно, и одновременно жалея его и Еву. — Но это жестоко по отношению к вам обоим! Так не должно быть!
Грем не был на меня сердит. Он был печален и тревожен, мое сердце разрывалось на куски, когда я понимала, что двое действительно любящих людей сами создают преграды на своем пути. Преграды, почти не существующие.
— Я поступаю не более жестоко, чем обезопасить глупого ребенка. В этом вы люди и хороши — то, что сегодня бессердечно и ужасно — завтра всего лишь необходимый выбор. В скором времени она все забудет. Возможно, даже простит меня.
— Да уж забудет, как же, — хмуро бросила я, — вечерами вы сидите и раздираете ее на куски взглядами между собой с Пратом, и она, конечно же, такая глупая, что не замечает этого! Ева более наблюдательна, чем вы думаете. И она страдает! Она уже целый месяц похожа не привидение, не спит нормально, не ест, вы не можете так поступать с ней. Она ведь надеется! Вы обязаны с ней поговорить.
— Я знал, что ты это скажешь, но не знаю смогу ли я быть с ней так же откровенно жесток, как говорю это тебе. Мне легче держаться с ней на расстоянии.
— А если Прат не отстанет от нее?
Грем поджал губы, его лицо посуровело.
— Тогда я уже буду говорить с ним.
— Они кстати сегодня поехали в Лондон — вдвоем, мне как-то не кажется, что это называется «отстал» или «остыл»!
Грем недоверчиво посмотрел на меня, а потом перевел взгляд за окно, словно мог понять есть ли сейчас Ева дома или нет.
— Вам нужно что-то с этим решать, — устало сказала я. Потому, что мне уже надоела эта их история, напоминающая мыльную оперу. — Тогда будьте один раз жестоким, если вы не можете взять на себя ответственность за счастье, или же отпустите воспоминания о прошлом и станьте столь же счастливым как мои родители. Но сделайте же хоть что-нибудь.
Греем молчал несколько минут, желваки ходили на его щеках, но я понимала, что зол он не на меня, а на себя.
— Все не так уж и просто.
— Да уж я как никто понимаю, как не просто быть вместе вампиру и человеку, и поверьте мне, оно стоит того. Но если бы я или Калеб просто сидели и смотрели на все со стороны, мы бы до сих пор были бы одиноки.
Да уж как говорят, яйца курицу учат. Но в данный момент я понимала, что я права, права как никогда. Нельзя сидеть, сложив руки из-за неясных ему самому отговорок.
— Если что-то пойдет не так, вы всегда можете попросить моего отца стереть ей память, — тихо прошептала я. Грем не обернулся, но плечи его горестно склонились в сторону окна.
— Я боюсь, что тогда уже не смогу ее отпустить.
Теперь я уже жалела, что завела этот разговор. Зачем оно мне, лезть между ними? Я не знаю всех этих нюансов, но поверила, будто бы мой разговор сможет убедить Грема в правильности выбора в сторону Евы, а не одиночества. С моей стороны это было не просто вопиюще дико, но и жестоко.
Я так и не ответила. Грем отвернулся от окна, но тщательно избегал моего взгляда.
— Пойду, пройдусь. Скоро приедет Калеб. Скажи, что мы с ним встретимся у вас.
Я только качнула головой, зная, что, даже не смотря на меня, он узнает каков был ответ.
С уходом Грема дом опустел. В нем стало глухо и одиноко, особенно это ощущалась потому, что не разносился по всему дому запах растворителя и красок Калеба. Именно его отсутствие говорило, что Калеба нет. Мне стало до того тоскливо и плохо, что я не нашла ничего лучше, чем пойти в комнату Калеба, и завалиться на его кровать, в обнимку с батником, в котором он был в вечер перед отъездом. Как же я ненавидела эти его поездки связанные с выставками. Меня мучила не только ревность, но и его отсутствие. Будто бы сердце без него билось вхолостую, а время проходило, словно ненужный хлам. Спасали лишь тренировки с выматывающими нагрузками. Именно они и позволяли мне отключаться на всю ночь, и даже если кошмары и снились, я их не помнила. И мое сознание получало долгожданный отдых. Поэтому я каждый вечер, когда не было тренировки, заставляла Бет бегать со мной — это тоже помогало, особенно если учесть что от дома Бет я бежала одна. Темнота, и страх перед страшными желтыми глазами из снов, заставляли бежать на износ.
