в наших иррациональных переживаниях. Обычно думают, что структура есть система
прерывных точек или элементов, а интуиция – нечто не делимое на отдельные точки, т.е. нечто непрерывное. Однако в нашей логической теории уже давно доказана мысль, что ни непрерывное невозможно без прерывного, ни прерывное – без непрерывного. Отбросив всякие эмоции и переживания и взяв только одну познавательную сторону предмета, как это хочется многим исследователям, мы все равно найдем несколько областей таких, в которых нет никаких раздельных точек, а есть только непрерывная слитность и которые в то же самое время без этих точек совершенно немыслимы. Возьмем, например, пространство. Оно представляет собой совершенно голое поле, в котором невозможно установить ни одной точки, потому что всякая такая точка будет разрушать пространство, т.е. нарушать его непрерывность. Тем не менее, уже то одно, что мы скользим по этому пространству, свидетельствует о том, что мы именно переходим от одной его точки к другой. То же самое нужно сказать и о времени. А в математике то же самое говорят о числовом континууме. Точно так же структура художественного произведения – это еще вовсе не только прерывные точки. Подлинная структура художественного произведения, как и все на свете, обязательно есть определенная система как непрерывных полей, так и прерывных точек. Избегание в структурном исследовании художественного произведения всякой непрерывности и сведение ее только на систему одних прерывных точек тоже является рационализмом или формализмом, недопустимым в той же мере, в какой недопустимо изгнание эстетики в жертву логике.
Поэтому мы рискнем заявить, что само понятие структуры остается в тартуских сборниках логически не исследованным и применяется в конкретных исследованиях часто так же некритично, как и понятие модели. Некритическое понимание структуры так же ведет к формализму, как и некритическое понимание модели, хотя сами тартуские исследователи по своим интенциям часто совсем неповинны в формализме. Более того, Ю.М. Лотману принадлежит блестящая критика формальной школы начала 20-х годов. Такие категории, как «прием», или такие противоположения, как «форма – содержание», да и все основы формальной школы Ю.М. Лотман подвергает самой беспощадной критике (I 158 – 159), после которой уже никто не посмеет причислить его к чистым формалистам; если в его теориях попадаются формалистические черты, они оказываются результатом либо неполной характеристики соответствующего предмета, либо следствием неимоверного терминологического разнобоя, существующего в современном литературоведении. Весьма интенсивная критика формализма чувствуется также и у В.В. Иванова в его суждениях о соотношении знаковой системы с идеологией, когда этот автор излагает заслуги М.М. Бахтина (VI 5 – 44). «Он указал», пишет В.В. Иванов о Бахтине, на непосредственную связь исследования знаков с общей наукой об идеологиях, которую он предлагал создать: все виды идеологической деятельности объединяются своим знаковым – двусторонним – характером. Согласно формулировкам первых его книг…
«где нет знака – там нет и идеологии»,
«всему идеологическому принадлежит знаковое значение»,
«все продукты идеологического творчества – произведения искусства, научные работы, религиозные символы и обряды и пр. – являются материальными вещами… Правда, это вещи особого рода, им присущи значение, смысл, внутренняя ценность. Но все эти значения и ценности даны только в материальных вещах и действиях» (VI 5).
Более сильную критику отрыва знака вещи от самой вещи, т.е. более сильную критику формализма, трудно представить.
В тартуских сборниках особенным вниманием пользуются модельно-структурные представления о мире в целом и о культуре.
В статье «О понятии географического пространства в русских средневековых текстах» (II 210 – 216) Ю.М. Лотман справедливо говорит о том, что средневековое пространство отнюдь не мыслилось в чистом и самодеятельном виде, а всегда в связи с моделью: небо – земля – ад, т.е. всегда имело религиозно-этический смысл. Особенно верно наблюдение Ю.М. Лотмана над тем, что небеса в средневековом смысле вовсе не означали какого-то мира чистых идей, никак и ни в чем не воплощенных. Средневековое небо – это тоже пространство, но только особого типа, так же и ад. В работе В.Н. Топорова «Заметки о буддийском изобразительном искусстве в связи с вопросом о семиотике космологических представлений» (III 221 – 230) весьма поучительно звучат слова:
«Композиционная, символическая и концептуальная структура буддийской иконографии, трактуемая обычно как довольно искусственное и „учено-схоластическое“ построение, связанное исключительно с догматикой буддизма, при всех ее связях с буддийской концепцией удивительно последовательно, точно и полно отражает более общие космологическо-религиозные представления древнейшего комплекса, который полнее всего проявляется в так называемых „шаманских“ культурах, но в той или иной степени ощутим и в культурах иного характера».
Отсюда В.Н. Топоров тоже делает интересные выводы относительно качественно различной топографии небесной, земной и подземной. Здесь мы стали бы возражать только против нивелировки всякого различия между политеистическими и монотеистическими религиями, в частности, в проблеме творения мира или в разборе христианского учения о Богоматери. Формальные аналогии между этими двумя типами религий, конечно, существуют, и хорошо, что они изучаются; но всякая аналогия имеет везде свою специфику, а о ней тоже нельзя забывать.
Переходной проблемой от мироздания к человеческой культуре занимается В.Н. Топоров в работе «О космологических источниках раннеисторических описаний» (VI 106 – 150). Ранняя историография во всех литературах начинается с космологических образов прежней мифологии и только постепенно переходит к изображению фактически раньше существовавшего человека и его культуры. В работе В.Н. Топорова приводится в этом отношении много любопытных фактов, на которые обычно мало обращают внимание. Здесь, несомненно, тоже сыграло положительную роль оперирование именно космологическими и историографическими моделями. Если перейти, наконец, к проблемам культуры, то основополагающее значение принадлежит работе Ю.М. Лотмана и Б.А. Успенского «О семиотическом механизме культуры» (V 144 – 166). Здесь устанавливается та простейшая мысль, что всякая культура, если она вообще есть нечто, должна быть чем-нибудь, т.е. она должна отличаться от окружающего ее фона некультуры. А раз она есть что-нибудь, то этим самым уже продиктован и основной принцип ее модели. Игнорировать подобного рода модель культуры – это значит превращать культуру в хаос неизвестно каких явлений, неизвестно как связанных между собой. Подобного рода рассуждения мы считаем вполне очевидными и совершенно неопровержимыми. Важны здесь и другие, более дробные модельные наблюдения, которые, впрочем, не всегда бесспорны. К числу убедительных иллюстраций структурных соотношений внутри данной культурной модели принадлежит, например, противопоставление классицизма с его господством правил над литературой («текстами») и реализма XIX века
