Илейко собирался уходить домой. Чуть подсушит солнышко землю — и можно двигаться к югу. Но оставлять за плечами грозного соперника ему не хотелось. Как-то из случайно встреченной твари, от которой еле удалось спастись, Великий Змей превратился во врага номер один. Ему казалось, что это чувство обоюдно.
По милостивому разрешению Пленки Илейко допустился до хранилища всякой всячины. Конечно, в основном, в приспособленном под некий склад сарае хранилось всякое барахло, накопленное за долгие десятилетия оседлой жизни. Но лива в первую очередь интересовало железо. Он не собирался делать себе меч, или какое другое оружие, но именно железо было нужно для того, чтобы план Илейки сработал. Он даже на задворках изготовил некое подобие кузни с мехами и начал свое производство с костыля. Такие обычно забивают в землю для того, чтобы привязывать к ним лодки. Правда, внес некоторое изменение, точнее — дополнение в свою конструкцию.
А потом начал делать из всего, что обнаружилось, толстую цепь. Она вышла корявой и, наверно, с несколькими слабыми звеньями — лив все-таки не был кузнецом, поэтому секретами ковки не владел. Цепь вышла короткой, длиной всего шага в три-четыре. Потом железо кончилось.
Наконец, вернулся Святогор. Где он пропадал — осталось загадкой. Но с собою он приволок, помимо зеркала, преинтересную штуковину. Илейко присматривался к ней и так, и сяк, и никак не мог определить: то ли это произведение искусства, то ли изящное оружие. Во всяком случае, выглядело оно, как настоящая булава, только сделанная не из дуба, либо железа, а из твердого блестящего камня.
— Уж не молот ли Тора — сие творение? — поинтересовался Илейко.
— Да пес его знает, — ответил метелиляйнен. — Говорят, Голиаф с нею в свое время бегал. Как даст по земле — все люди и падают от сотрясения. Прочная — жуть.
Действительно, выглядело это оружие очень внушительно. Для людей, даже таких, как Илейко, воевать с подобный булавой было затруднительно — тяжела, чертовка. Да и сделана — не пойми из чего. Похоже на камень, отполированный, узорный. Но вся беда камней — несмотря на твердость, их вполне возможно расколоть.
— Ох и pula (беда, трудность, в переводе, примечание автора) — эта булава.
— Да ты не смотри, что она с виду хрупкая, — заметил Святогор. — Не стал бы Голиаф ее с собою только для красоты таскать. Да и за столько-то лет поломалась бы она вся. Вот, гляди!
Метелиляйнен, размахнувшись от плеча, ударил странным оружием по верхнему камню ближайшего сейда. Булыжник улетел вдаль и даже скрылся из виду. Илейко прислушался, не отреагирует ли кто на такой подарок, прилетевший к нему прямо в лоб. Но нет — то ли ни в кого не попал, то ли улетел прямо в Рим тамошнего императора порадовать.
— Ну как? — Святогор повертел своей булавой перед носом у лива. На полированной выпуклой поверхности не осталось даже царапины.
— Мощь! — покивал головой Илейко.
— То-то же, — согласился метелиляйнен и стал обозревать свое оружие под разными углами.
Илейко тоже посмотрел на него для вежливости, потом спросил:
— И зачем оно тебе понадобилось?
Святогор опустил булаву на землю, постоял в торжественной задумчивости, вздохнул и, выделяя каждое слово, проговорил:
— Ею я достану Горыныча.
Илейко про себя подумал, что бедного Голиафа это могучее оружие не смогло уберечь от метко пущенного камня. Да и Змей не дурак, чтобы подставить одну из своих голов под убийственный удар. Но вслух сказал другое:
— Когда?
— Не сегодня — завтра лед сойдет, тогда и приступим.
План метелиляйнена был прост: выманить на живца чудовище из своего мрачного мира, и надавать ему по башкам, пока тот не очухался. Распределение ролей было тоже вполне логичным: живец — Илейко, боец — Святогор. Все должно было получиться, если только Горыныч будет вести себя, как обычно, в соответствии с привычным способом прорыва в Явь.
Но ливу почему-то казалось, что на этот раз Дубыня, Горыня и Усыня придумают что-то иное. Они вполне могут понять, что вызывающий их на поединок человек что-то приготовил, хотя бы засаду со старым добрым противником Святогором внутри. Одна голова — хорошо, а когда их три — то это, безусловно, еще лучше. Илейко не стал делиться своими сомнениями с другом и учителем, чтобы тот действовал вполне естественным и бесхитростным для него способом. Чтобы подлый Змей никак не учуял подвох.
Ежели все пройдет прямолинейно и гладко, то метелиляйнен запросто отдубасит своего извечного врага до смерти, что, в принципе, и требовалось. Цель — не чтобы кто-то отличился, а освобождение Земли от угрозы Горыныча раз и навсегда кем бы то ни было.
Больше всех волновалась почему-то Пленка. Вроде бы должна за столько-то лет привыкнуть к совсем небезопасному противостоянию племянника — Змея и мужа-метелиляйнена. Чтобы скрыть беспокойство она с утра до вечера прибирала дом, баню, стряпала, стирала и шила. Дом сиял чистотой, у Илейки появились новая кожаные рубаха и штаны, каждый день еда на столе не повторяла собой предыдущую. Однажды она заметила ливу, что в Ладоге считают, что он подался на службу к итальянскому королю.
— Откуда ты знаешь? — весьма обескураженный, спросил Илейко. Ему, конечно, чуть-чуть льстило, что про него народ говорит, да, причем не где-нибудь, а в стольной Ладоге. Глядишь — и до Новгорода слух докатится. Только вот с чего бы трепать языками о совсем неизвестном человеке, кем он себя, в принципе, считал?
— Да птичка одна напела, — ответила Пленка со своей загадочной улыбкой. Вообще, лив уже принял, как факт, что женщина, никуда не отлучаясь со своей лесной усадьбы, в курсе всех событий, творящихся в Ливонии, а, может быть, и за ее пределами. — Вернулись по домам, да пришли в себя пленницы разбойника Соловья, вот и рассказали про тебя. Конечно, про Сампсу тоже. Но два брата, Лука и Матвей, скоморохи, придумали целое представление, где главный герой именуется Чома. Людям нравится, требуют показа "Pilanimi (насмешливое прозвище, в переводе, примечание автора)". Слэйвинам тоже "былины" подавай! Вот с острого языка известных тебе братьев и отправился ты чуть ли не к самому Бате-хану на службу.
Илейко пожал плечами — пусть так. Все равно в лицо его никто не знает, так что можно не бояться быть опознанным. Зато известия про братцев-скоморохов порадовало: стало быть, живы и процветают чудины. Даст Бог, еще свидятся на этом свете.
А под вечер они впервые смотрели в зеркало. Точнее — смотрела Пленка, что-то шепча и поворачивая предмет под такими углами, что Илейко всегда созерцал туманные очертания змеиного профиля. Только потом он догадался, что видел отражение самой Пленки, правильнее — ее былую внешность. А сначала удивлялся: почему он не видит себя?
Женщине было мучительно неприятно заниматься этим делом, Святогор временами подходил и гладил ее по голове своим огромными ладонями. А лив сидел пряником и крутил головой. Он испытывал чувство неловкости — идея-то была его, никогда доселе не проверяемая. Так, в голову пришла ерунда какая-то, а человек за нее страдает.
О результатах, положительных, либо отрицательных, Илейке не сообщали. Так продолжалось не один вечер. Однажды Святогор обмолвился, что Змей никогда не выйдет на контакт сам, но ему обязательно передадут, о том, что некий человек, когда-то устроивший избиение и изгнание нечисти с оскверненной могилы легендарной Госпожи Совы, ищет его и хочет с ним сразиться.
— Это что за человек такой? — удивился лив.
— А ты здесь много народу видишь? — хмыкнул Святогор и как-то по-новому посмотрел ему в глаза, словно удивляясь и даже восхищаясь.
— Я? — изумлению Илейки не было предела. — Я? Могила Госпожи Совы? Это что — отрывок рыцарской песни?
— Может, и так, — пожал плечами великан. — Когда-то метелиляйненов было не в пример больше, чем ныне. И кладбища у нас были, теперь запустевшие и полностью утраченные. А Госпожа Сова — это мать Артура, ее почитали даже после смерти, ходили с поклоном на ее могилу. Так и называли это место Herra Pцllц (herra — госпожа, pцllц — сова, в переводе, примечание автора).
— Герпеля? — лив даже вспотел от удивления. — Там, под часовней могила матери Артура?
— Ну, не под часовней, конечно, но где-то поблизости.
— Дела! — Илейко был потрясен. Да что там — он был просто оглушен всплывающими из далекого прошлого фактами. Эх, жаль Дюк Стефан не знал об этом!
Ему пришлось еще пару раз попозировать перед зеркалом, прежде чем что-то изменилось. Пленка вся сгорбилась и приложила ладони к вискам, Святогор обнял ее за плечи. Лива сразу погнали вон, хоть и было ему крайне любопытно, но он безропотно подчинился. Разговор, больше похожий на шипение сдувшихся мехов, продолжался недолго.
"Тебе какая корысть?" — спросил Горыныч и долго-долго неприлично ругался.
