И все же, хотя Мендоса утверждал, что «жители Лондона считали, будто брак уже совершен, а французы придерживались того же мнения», Елизавета, по мнению испанского посла, «притворялась и тянула время». Притворство заключалось в ее способности убедить Анжу, что она настроена серьезно; при этом она ставила условием, чтобы подданные одобрили ее выбор. Елизавета не теряла хладнокровия и уверенности, она знала, что парламент и Тайный совет настроены непримиримо против ее брака. Как выразился Мендоса, «с помощью личной связи она привязывает его к себе», и добавил: «Она предпочитает, чтобы казалось, будто свадьба сорвалась из-за ее подданных, а не из-за нее самой, так как ей важно и дальше сохранять его привязанность, чтобы сдерживать его брата [Генриха III] и не допустить с их стороны никаких враждебных действий».[804]
Тайный совет, как и следовало ожидать, отнесся к решению королевы враждебно. Сэр Кристофер Хаттон сетовал: если она выйдет замуж против воли народа, ее могут свергнуть. Дадли, раздосадованный изъявлениями чувств Ели заветы к Анжу, дошел до того, что напрямую спросил ее, «девица она или женщина».[805] То был невероятно дерзкий вопрос. Однако Елизавета спокойно отвечала, что она еще девица; может быть, ей польстило, что ей в ее возрасте задают подобный вопрос, а может быть, она радовалась возможности продемонстрировать, что она по-прежнему королева-девственница.
Вечером того дня, когда Елизавета заявила, что выйдет за Анжу, ее опочивальня бурлила. Елизавета лежала с Дороти Стаффорд, Мэри Скадамор и Бланш Парри, которые «рыдали и говорили о ждущих ее ужасах, и так ослабили ее разум своими доводами», что королева не могла уснуть. Они умоляли ее «не делить власть и славу с супругом-иностранцем и не марать свою славу протестантской королевы, обещав повиноваться мужу-католику».[806] Елизавета не спала почти всю ночь и утром послала за Анжу. Он застал ее бледной и в слезах. Королева пожаловалась, что «еще две такие ночи, как эта, доведут ее до могилы». Она объяснила: «Хотя ее привязанность к нему не ослабела, она, после мучительной борьбы, решилась пожертвовать своим счастьем ради блага ее подданных».[807] По словам одного очевидца, она сказала герцогу: с ее стороны нечестно выходить за него, так как ему нужна жена, которая сумеет выносить детей и продолжить род Валуа. Однако она обещала «любить его как друг, даже больше, чем если бы он стал ее мужем».[808]
В начале февраля 1582 г., когда Анжу уехал из Англии в Нидерланды, он считался протеже королевы. Елизавета бурно оплакивала потерю возлюбленного, говоря, что больше не сможет оставаться в Уайтхолле, «потому что это место навевает на нее воспоминания о том, с кем она рассталась так неохотно». После того как он уехал, она изображала горе по поводу своей утраты. Она кричала, что отдала бы миллион, чтобы ее лягушонок снова плавал в Темзе, а не в застойных водах Нидерландов, хотя Мендоса утверждал, что на самом деле Елизавета плясала от радости, потому что избавилась от француза.[809] Отъезд Анжу из Англии знаменовал конец брачным планам Елизаветы, что она прекрасно понимала. Отказав ему, она теряла возможность вступить в брак и родить детей. В стихотворении «На его отъезд», написанном после отъезда Анжу во Францию, Елизавета раскрывала свои смешанные чувства: нежелание вступать в брак и вместе с тем одиночество и жажду любви: «Не смею боль свою открыть, и я грущу. / Люблю, но маску ненависти снова надеваю. / Я бессловесною кажусь, но я внутри ропщу, / А вслух роптать себе не позволяю. / И стыну я, и гибну от огня, / И никогда не стану прежней я. / Моя печаль, как тень, за мной летит, / На солнце так быстра и невесома, / Но лишь я к ней – и прочь она спешит…»[810][811]
Королева и герцог продолжали обмениваться страстными письмами, они даже обсуждали свадьбу спустя много времени после того, как она стала невозможной. Кампания Анжу во Фландрии окончилась неудачей, и летом 1584 г. он умер от лихорадки. Елизавета надела траур и писала Екатерине Медичи: «…даже ваше горе не может быть больше моего. Хотя вы его мать, у вас еще остаются другие дети. Но я не нахожу утешения, кроме смерти, которая, как я надеюсь, скоро объединит нас. Мадам, если бы вы могли видеть мое сердце, вы бы увидели портрет тела без души. Но я больше не стану обременять вас своими жалобами, ведь у вас много своих горестей».[812]
* * *Хотя переговоры о браке с французом наконец завершились, еще долго ходили слухи относительно того, что случилось между Елизаветой и Анжу во время его пребывания в Англии. 17 ноября 1583 г. сэр Эдвард Стаффорд, ставший английским послом в Париже, встревоженно сообщал, что в городе выставлены на всеобщее обозрение непристойные картинки, изображающие Елизавету и Анжу. В письме Уолсингему, Государственному секретарю, Стаффорд описывал «грязные картинки» с изображением ее королевского величества, где она «изображена верхом, левой рукой держится за гриву лошади, а правой задирает одежду, обнажая свой тыл («при всем почтении»)… под нею изображение герцога, очень хорошо одетого, в лучшем наряде; он держит на кулаке сокола, который постоянно клюет и не дает ей усидеть на месте». Стаффорд предполагал: «Боюсь, к делу причастны и наши добрые английские подданные, проживающие здесь, ибо, по-моему, немного найдется на свете таких мерзких людей, как они».[813] Картинки были выставлены на Гревской площади, одном из главных общественных мест на правом берегу Сены, прямо перед городской ратушей, и на левом берегу Сены, на углу у церкви Святого Августина и рядом с коллежем Монтэгю. Время и место размещения картинок были выбраны намеренно: в этих местах часто бывали иностранные изгнанники и местные жители.
Хотя главным намерением авторов картинок было возбудить в Париже антиелизаветинские настроения, Стаффорд писал, что, «по моему мнению, они более затрагивают честь герцога, чем к[оролевы], если все будут истолковывать их так же, как я». Видимо, над Анжу тоже потешались и издевались из-за его безуспешных попыток ухаживать за престарелой и безнравственной Елизаветой. Центром нападок снова стала фигура королевы, чья королевская власть подрывалась изображением некоторых частей ее тела в процессе, который Стаффорд стыдливо называет «при всем почтении» дефекацией.[814] Меньше месяца спустя Стаффорд узнал, что картинки послужили началом крупной разнузданной кампании. В непристойных картинках и памфлетах «еретичество» Елизаветы напрямую связывалось с ее «половой распущенностью»; писали о жестокости Елизаветы по отношению к своим подданным-католикам[815] и об их притеснениях. В конце 1583 г. Стаффорд приобрел черновики плакатов Ричарда Верстегана, в которых Елизавету называли Волчицей (с древних времен волчица считалась символом распущенности). Стаффорд требовал провести обыск в типографии и добился того, чтобы Верстегана, издателя, изгнанного из Англии, арестовали.[816] Однако передышка оказалась временной; в последующие годы Католическая лига то и дело использовала образы безнравственной королевы, дабы подвергнуть сомнению законность ее правления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
