Власть всячески, при каждом случае подчёркивала значимость национальной творческой интеллигенции в общесоюзном масштабе. Знаете, кто возглавлял Литфонд СССР – могучей тогда организации? Отвечу: крупный кабардинский писатель Алим Кешоков. А сейчас кто? Смешно выговорить… Или помните, у Вознесенского в «Плаче по двум не рожденным поэмам»:
И Вы, Член Президиума Верховного Советатоварищ Гамзатов, встаньте…
Была и еще одна очень умная фенечка: в статьях, в докладах, в телевизионных комментариях национальные писатели назывались в одном ряду с русскими, чтобы всем стало ясно: это фигуры равновеликие и в Стране Советов почетен всяк сущий в ней язык: Белов, Гончар, Катаев, Карим, Трифонов, Санги… И это было мудро, ибо издревле в отношениях народов важны ритуалы, знаки уважения, подчеркнутое равенство: между, например, классиком великой русской литературы и акыном народа, который еще полвека назад не имел своей письменности. Игра, скажете, имперское лукавство? Игра. И отчасти лукавство, но гораздо более почтенное и полезное для государства, нежели дорогостоящие игры политтехнологов, именуемые «суверенной демократией».
Примерно то же самое происходило в других сферах, так или иначе касавшихся национальных отношений, но в литературе за этим следили особенно строго – и вот почему. Любой народ, живущий в государственном пространстве, принадлежащем иному языку и другой национальной традиции, к своей родной речи относится с особым пиететом, понимая: утрата языка – прямой путь к ассимиляции, исчезновению. Если «поэт в России больше, чем поэт», то у небольших этносов, «расцветающих стираясь», национальный писатель, который хранит, развивает родное слово, – фигура почти сакральная, сверхавторитет, учитель и законодатель жизни. Именно эти сверхавторитеты, востребованные и обласканные Москвой, транслировали соплеменникам позитивное отношение к многонациональной державе. Скорей все сюда, наш земляк читает на Всесоюзном телевидении стихи вместе с самим Ярославом Смеляковым! Это зрелище насыщало даже самые мнительные и злопамятные души верой в правильное устройство советского этнического ковчега. Почему же союзный ковчег развалился? Хороший вопрос, как любят говорить политики, если не знают, что ответить. Думаю: прочность корабля проверяется в долгом плавании, в мощном шторме, а не в тот момент, когда болтун в капитанской фуражке направляет судно на рифы.
Эфирная чужбина
Вы давно видели на центральных каналах российского ТВ поэтов, прозаиков, публицистов из Татарстана, Якутии, Тувы, Дагестана, Адыгеи, Коми, Осетии, Башкирии? Я вообще не видел. Справедливости ради надо сказать, что и нормальных русских писателей в эфире тоже почти нет. Увы, этническое однообразие «лиц каналов» заставляет иной раз вспомнить скупой ассортимент захолустного сельпо.
Спросите гипотетического Эрнста, и он объяснит: «Какие еще писатели? Кому они нужны! Рейтинг не позволяет. А рейтинг – это деньги!» Заметьте, на занудные комментарии к банковским заморочкам и судорогам котировок, понятные лишь специалистам, эфира никогда не жалеют и о рейтингах в данном случае не заботятся. Но телезрителей, интересующихся культурой, в том числе и национальной, в природе гораздо больше тех, кто ушиблен сводками с валютных торгов. К тому же следи за этими сводками не следи, а дефолт все равно упадет на голову внезапно, словно полутонная сосуля с нечищеной крыши культурной столицы. И скажу прямо: мне как гражданину плевать на рейтинги и заработки телевизионной братии, мне нужно прочное многонациональное государство.
В 87-м году я впервые попал в США, в Чикаго, и нас в рамках модной тогда «народной дипломатии» расселили в американских семьях. И вот как-то хозяин дома, увидав в телевизоре диктора с явной китайской внешностью, оживился и стал мне объяснять, что это у них такой порядок: когда число жителей какой-то национальности, допустим китайцев, достигает контрольной цифры, скажем 100 000, в эфире сразу появляется их соплеменник. Чтобы не возникало ощущение дискриминации. Заметьте, это в Америке – стране эмигрантов, приезжих, сознательно, если не считать негров-рабов, покинувших родину в поисках лучшей жизни. И такая забота об их самоидентификации! Кстати, в США давно отказались от «теории тигля», который из эмигрантской массы якобы выплавит новую единую американскую нацию, ее заменили концепцией «компота», мол, каждый этнический кусочек сам по себе, но зато все вперемешку. Остается пожелать заокеанцам, чтобы их «компот» не забродил…
А что же тогда говорить о России, где коренные народы проживают на своих исконных территориях, имеют уникальную древнюю культуру. Почему их нет на нашем экране? Нас не волнует, что у них появится чувство дискриминации? «Что ж теперь, с калькулятором телевидением руководить?» – спросит тот же воображаемый Эрнст. Да, если надо, и с калькулятором, ибо в противном случае единая Россия сохранится не только на пожелтевших плакатах одноимённой партии. Ведь, поймите, виртуальная реальность во многом заменяет нам действительный мир. Некогда, в давние времена, было так. Видит человек: на его исконной земле все меньше соплеменников, людей с понятным языком, привычной внешностью, повадками, – и сразу включаются этнические защитные механизмы, появляется настороженность к чужакам, особо трепетное отношение к родному, национальным символам, формируются табу, например на смешанные браки. (Между прочим, в сверхтолерантной Америке межрасовые браки не превышают 3–5 процентов!) Ксенофобия, или «чужебоязнь», надо признать, это всего лишь острое, опасное, порой постыдное выражение естественных внутренних процессов этнического сопротивления, и связано оно не с врожденной агрессивностью, а с тревогой народа за свою будущность. Запрещать ксенофобию – примерно то же самое, что разгонять тучи над Красной площадью перед парадом. Дождь потом все равно пойдет, но будет гораздо сильнее, а возможно, и с «градом». Надо устранять причины – источники этнических тревог.
Беру на себя смелость утверждать: нынешнее российское телевидение провоцирует ксенофобию, невольно включая подсознательные инстинкты этнического самосохранения. Глядя на экран и не находя там никаких признаков своей национальной культуры, никаких родственных лиц, или обнаруживая их исключительно в негативно-криминальном контексте, тот же аварец, чеченец или башкир (да и русский иной раз) испытывают ту этническую тревогу, которую ощущали их далекие предки в пору иноплемённых нашествий. «Но ведь это невозможно, чтобы всех в эфир!» – воскликнет уже изрядно надоевший мне собирательный Эрнст. Всех и не надо, для того прежде и выдвигались знаковые фигуры национальных культур: Гамзатов, Кулиев, Рытхэу, Махмуд Эсамбаев… Они умерли, а смена не пришла. Почему? Говорю, экономили… Два раза одни олимпийские игры оплатить – где ж денег набраться?
Давайте поставим себя на место молодого человека, приехавшего, как неудачно выражались прежде, с национальных окраин империи в Москву. Он слишком часто воспринимает наш город не как столицу общего государства, а как центр сил, чуждых, враждебных его языку, культуре, равнодушных к его национальным авторитетам. «Вы не хотите нас знать? Так получите лезгинку на Лобном месте!»
Это ясно всем, кроме, пожалуй, нашей либеральной интеллигенции, которая, сменив пролетарский интернационализм на общечеловеческие ценности, думает, будто закрыла национальную проблему. Нет, не закрыла. Да, убрали графу «национальность» из паспорта, чтобы не травмировать группу населения, затрудняющуюся с самоидентификацией или делающую из этой самоидентификации секрет. Ну и что? Знаете, у нас множество граждан, затрудняющихся с половым самоопределением или делающих из своей сексуальной ориентации секрет, однако графа «пол» в паспорте почему-то осталась.
Литературный апартеид
Подобно тому, как квартирный вопрос испортил москвичей, вопрос территориальный, мягко скажем, не улучшил характер народов, населяющих просторы России, ибо административные границы у нас проводились под влиянием разных факторов – иногда политических, иногда экономических, иногда застольно-дарственных. Межнациональные конфликты конца 80-х, парад агрессивных суверенитетов, кавказские войны, этнический терроризм – все это добавилось к давним племенным спорам и сильно пошатнуло межнациональный мир в стране. Этнические глыбы, из которых сложен наш общий дом, лежавшие ранее впритирку, встали кое-где углами друг к другу.
Кто будет сглаживать острые исторические углы, обтачивая политические зазубрины, подгоняя камень к камню? Кто будет совместно вырабатывать общую, устраивающую все стороны картину мира, если хотите, коллективный дружественный миф, который оказывает огромное влияние на взаимоотношения народов? Этим традиционно у нас занималась многонациональная научно-творческая интеллигенция, ибо только ей дано формулировать новые идеи, символы, корректировать с помощью художественных образов национальные коды, целенаправленно изменять комплементарность народов. Попросту говоря: как можно плохо относиться к пастуху кавказской национальности, если его любит наша свинарка Глаша? Большие политики (да простят меня мудрые кремлевские ели!) всего лишь державно оглашают эти плоды коллективных интеллектуально-нравственных усилий.
