черным ножнам, кожаной оплетке рукояти и золотом драконе на скошенном на конце клинке. Саша был уверен, что это и есть танто. Интересно, бабушка Анна знает, для чего его использовали?
Потом был обед примерно с тем же составом участников, что и на Дне рождения Никсы, а вечером поехали в Таврию, на каток.
Над катком висели гирлянды цветных стеклянных фонариков со свечами внутри, а по периметру горели уже привычные плошки с маслом. И несколько газовых фонарей возле дворца.
А под деревянным навесом, у выхода на лёд, оркестр играл вальс.
Никса, разумеется, тут же оказался где-то рядом с Тиной. Саша подумал, что имениннику принцесса Ольденбургская может и не откажет, если пригласить её покататься вдвоём, но решил не играть в Евгения Онегина и не делать несчастными двух этих карапузов.
Да и о чём говорить с двенадцатилетней, как бы мила она не была? Американскую конституцию пересказывать?
Рядом с Тиной тусовалась кузина Женя, но этот вариант был интересен только высотой потенциального альтруизма.
Зато на лавочке у кромки льда, у подножия трехметрового сугроба сидела Саша Жуковская. Ну, да, катание на коньках — это же не бал, поэтому никакого разделения на взрослых и детей. И есть некоторая надежда, что шестнадцатилетняя Саша что-то успела прочитать к своему возрасту, ну, хотя бы в силу происхождения.
Жуковская была в белой пушистой шубке, белой круглой шапочке, как у "Незнакомки" Крамского и белой муфточке, в которой она прятала руки. Пушистый светлый локон выбивался на свет божий и горел искрами снежной пыли, отражая и преломляя пламя масляных плошек и газовых фонарей.
Саша подъехал к ней и поклонился.
— Мадемуазель, вы прекрасны! — нагло заявил он. — Ваши глаза подобны туманному утру, ваши волосы как солнце над южным морем, ваши одежды напоминают облака, когда вы идете по земле, под вашей стопой не преклонятся травы, а когда луна встает над полыми холмами, и вы с вашими сестрами феями выходите плясать в Самайн, ангелы аккомпанируют вам на скрипках.
Так что не откажите в вашем обществе неуклюжему северному медведю, который не умеет танцевать, зато немного держится на коньках, и тогда ваше волшебное прикосновение превратит его в человека.
— Который лучше многих стоит на коньках, Ваше Императорское Высочество, — заметила Жуковская.
И протянула руку.
— Саша, — сказал Саша. — Оставим восточным деспотиям все эти китайские церемонии.
— Александр Александрович, — пошла на компромисс Жуковская.
И поднялась на ноги.
— Тогда я буду вынужден обращаться к вам Александра Васильевна! — вздохнул Саша. — А это же ужасно!
— Пока так, — сказала Жуковская. — Александр Александрович, я все же думаю, что феи и ангелы — это из разных поэм.
— О! Как вы неправы, Александра Васильевна! — сказал Саша, беря ее руку и аккуратно вытягивая Жуковскую на лед. — А Томас Мелори? Читали "Смерть Артура"?
— Нет, — призналась Жуковская.
— Как можно! Я понимаю, что скучно, зато кладезь европейских легенд. И фея Моргана прекрасно уживается там со Святым Граалем.
— А это не пересказ французских рыцарских романов? — спросила Жуковская.
— Да. Сокращенный.
И они покатились по льду.
— Ну, я человек англоязычный, — сказал Саша. — Мне кажется у нас вообще недооценивают английскую литературу.
— Почему же? Байрон, Шекспир, Вальтер Скотт.
— Я Байрона не воспринимаю, Шекспир — конечно, Скотт — да. А есть еще Ирландская литература. Наверняка не знаете никого из ирландцев.
— Не знаю.
— Был такой Ирландский поэт Уильям Батлер Йейтс.
— Никогда не слышала.
— Неудивительно. Послушайте:
«Огнём пылала головаКогда в орешник я вступилПрут обломил и снял коруБрусникой леску наживилИ в час, когда светлела мглаИ гасли звёзды-мотылькиЯ серебристую форельПоймал на быстрине реки...»
— Очень необычно, — заметила Жуковская. — А чей перевод?
— Ну, ей Богу! Какая разница! Переводчик не равен автору.
Саша дочитал до конца «Песню скитальца Энгуса» в переводе Кружкова и перешел к «Я родом из Ирландии»:
«Я родом из Ирландии, Святой земли Ирландии,-Звал голос нежный и шальной,-Друг дорогой, пойдем со мнойПлясать и петь в Ирландию!»
— А у вас это на музыку положено? — спросила Жуковская.
— Да. Но сегодня же все меня должны развлекать, а не наоборот, так что я не взял гитару.
Из Йейтса Саша помнил еще только «Похищенное дитя», и на этом Йейтс кончился.
Но делать десятый круг по катку тоже поднадоело, так что Саша с Жуковской свернул в одну из аллей, тоже залитых для катания публики. Здесь было потише и поменьше народу.
— Вы последние годы прожили в Германии? — спросил Саша. — В каком городе?
— В Бадене.
— В Баден-Бадене?
— Он называется Баден в Бадене. Город Баден в герцогстве Баден.
— Вам там нравилось?
— Да. Старый замок, река, горы вдали.
— И, наверное, много русских.
— Да, и все у нас в гостях: Тургенев, Гончаров, Гоголь.
— Уже завидую, — признался Саша.
— Я их почти не помню, когда у нас жил Гоголь, мне было два года. Когда умер папа́, мне не было и десяти. Помню, что он писал детские стихи для нас с братом, очень хотел, чтобы мы знали русский язык, даже рисовал картинки для азбуки. А его уговаривали вместо этого писать мемуары.
— Его правильно уговаривали, — сказал Саша. — А ваша матушка? Она не учила вас читать?
— По-немецки и по-французски, она не знала русского языка.
— С немецким у меня совсем плохо, — признался Саша. — Вас не очень обременит, если я иногда буду с вами консультироваться?
— Нисколько не обременит.
— Вы там и родились, в Бадене?
— Нет, в Дюссельдорфе. Мы несколько раз переезжали: сначала во Франкфурт-на-Майне, потом в Баден. Матушка все время болела. Когда я родилась, отец очень просил стать моей крестной императрицу Александру Фёдоровну, вашу бабушку, но ему не ответили. У них была серебряная свадьба с Николаем Павловичем, и про нас забыли.
— Я бы не забыл, — заметил Саша.
— Это не в упрек, — сказала Жуковская. — Зато государь Александр Николаевич, ваш отец, крестил моего брата.
— Та-ак, — протянул Саша. — Насколько это серьезно? Верно ли, что после этого вы моя сестра?
— Не знаю, — проговорила Жуковская. — Какое это имеет значение?
— Ну, как? Если сейчас, например, папа́ прочитает мне лекцию на тему
