— Ох!.. Я не раз уже толковала вам о них в райисполкоме! Теперь убеждаюсь — вы даже не слушали…
— А вы придумали меру пресечения — сами в лес за дарами божьими кинулись? Как вас теперь от тех калинников отличать?
— Но вы подумайте, неужели это правильно, когда природные богатства достаются не труженикам, а всяким приспособленцам, любителям легкой жизни? — горестно сказала Александра Павловна. — Я убеждена: и дисциплина в колхозе только укрепится, и дела пойдут лучше, если мы к людям будем поотзывчивее.
— Ну-ну, такую демагогию разводить не советую.
— А что вы советуете? — у председательницы сощурились глаза, лицо напряглось.
— Советую не забывать, что вы головой отвечаете за уборку.
— Ох, до чего же трудно с вами разговаривать! — еще тяжелее вздохнула председательница.
Максим, заливая бензин в бак «газика», слушал весь этот спор внимательно. Еще бы! Ведь все это касалось в какой-то мере и Лани, и матери, да и его самого. Уж он-то знал, что не о пустяках говорила Александра Павловна. Ему обидно было, что предрик не желает выслушать по-настоящему, вникнуть в суть дела.
У предрика сильно косил одни глаз. Когда он смотрел прямо перед собой в одну точку, недостаток этот был не очень заметен. Но стоило ему глянуть чуть в сторону, или просто забыться — зрачок скатывался к виску, глаз сверкал синеватым белком. Поэтому, разговаривая с кем-либо, предрик всегда в упор смотрел на собеседника, не позволяя себе даже на мгновение отвести взгляд от его лица. И это сильно действовало на психику, подавляло, обезоруживало человека, который намеревался отстоять что-то свое. И уж совсем не много находилось людей, способных добиться, чтобы он в чем-нибудь уступил, признал себя неправым.
Сильной натурой, волевым хозяином района считался предрик. Максиму еще не случалось сталкиваться с ним. И теперь, в споре предрика с Александрой Павловной, он заметил только одно — непроницаемое его равнодушие. И оттого, что предрик смотрел все время в одну точку, он казался пустоглазым.
Непонятно было, зачем председательница старается что-то доказать ему. Неужели она верит, что такое пустоглазое равнодушие можно сразить? Если так, можно позавидовать силе ее характера.
— Сейчас лучше, наверное, прекратить наш диспут, — сказала председательница, как бы подтверждая догадку Максима, что заключительный бой еще впереди. — Но на бюро этот вопрос надо непременно поставить.
— Поставим, заслушаем и примем меры, чтобы никому неповадно было устраивать во время уборки прогулки по лесам.
Предрик втиснулся в машину. Сказал неожиданно мягко, но далеко не примирительно:
— Смелая вы женщина. Но и смелому не следует забывать об осторожности.
— Может быть, — в тон ему отозвалась Александра Павловна. — Но все-таки лучше без таких вот предупреждений, а с душой да с раздумьем вникли бы в это самое производство. Помогли бы всесторонне его организовать. Чтобы и уборка шла подобру, и в животноводстве все ладилось, и то, что природа даром человеку дает, не пропало. Хуже того — в руки всяких комбинаторов не попало.
— Опять за то же?
— У кого что болит, тот о том и говорит!
— Заболит еще не так! — сурово сказал предрик. — Бюро разберется.
— Может быть, я делаю не совсем то, что надо. Может быть, сбор орехов должна организовывать потребительская кооперация, а? Но тогда пусть болит ваша душа об этом.
— А я недавно в «Комсомолке» читал: в Белоруссии и Чувашии колхозы начинают создавать специальные бригады, которые занимаются заготовкой грибов, ягод и всяких других природных даров, — вмешался Максим.
Предрик глянул на него уничтожающе. Но ничего не возразил, не желая, видимо, унижаться до спора с шофером. Бросил Александре Павловне:
— Сказал: разберемся. Поехали.
— Поезжайте один. Мне еще в бригаду нужно.
— Подброшу.
— Пешком дойду. Тут прямиком всего километра два. Максима вот возьмите, поможет при случае. А я что — подтолкнуть только могу, когда снова засядете…
— Ну язычок! — натянуто улыбнулся предрик, освобождая место за баранкой. — Рули, — сказал он Максиму. — Я и впрямь не мастер в этом деле.
Максим остановил «газик» на околице деревни, намереваясь выйти из него, и увидел: к машине враскачку, неуклюже бежит Репкин. Шапка у него сползла на затылок, одно ухо опущено, а другое торчит кверху и трясется, словно у собачонки. Куртка застегнута только на верхнюю пуговицу, полы треплются по ветру. Вообще весь вид у Репкина взъерошенный.
«Неладное что-то», — оборвалось у Максима в груди. А неладное могло приключиться только одно: подтвердилась Алкина гибель…
Максим опустил глаза, ждал, как неминуемой кары: вот сейчас, сию минуту Репкин накинется на него коршуном, вцепится когтистыми пальцами в горло. Убежать бы, пока не поздно. Да стыдно показывать себя зайцем. И Максим, стиснув зубы, остался на месте.
— Ух, не гожусь, видно, в бегуны! — прерывисто дыша, сказал Репкин. — Чуть не задохнулся, будь оно неладное.
Что такое? Почему Алкин отец не кидается на него? Такой взъерошенный бежал! Максим исподлобья глянул на Репкина. Вид и правда у него возбужденный, но совсем не злой. А глаза даже веселые. Значит, не горе, а радость гнала Репкина. Неужели?
— Не смотри, Максимушка, бирюком. Нашлась наша Аллочка, нашлась, баламутка! В городе, понимаешь, живет-поживает. На курсы, пишет, поступает, которые в институт готовят. Домой, объясняет, не завернула — машина попутная попалась. А чемодан с вещичками у нее еще в тот раз был увезен.
Нашлась!.. Свалился один из камней, которые непосильным грузом давили на плечи Максима. Но главная тяжесть — больная совесть — осталась. И вместе с облегчением почувствовал Максим нестерпимую горечь в душе.
Репкин обошел Максима, заглянул в машину и обратился к предрику:
— Михаил Евграфович, вы в райцентр? Захватите меня попутно. Срочная надобность. В райцентр мне до зарезу надо. Старуха там у меня с горя у сестры притулилась, известить бы… Все ладно теперь, нашлась дочка-то.
Максим не стал больше слушать, сорвался с места, будто его подхлестнули, и поспешно зашагал домой.
Возле плетней было посуше, там вились пешеходные тропочки. Но Максим шел по середине улицы, с остервенением меся грязь.
…Еще один груз. Тянуть резину больше нельзя, просто невмочь. Непременно надо найти какое-то определенное решение. Либо открыто покаяться и добиваться Ланиного прощения, либо поглубже захоронить все в душе, держаться перед Ланей так, будто ничего такого и не было.
Но в любом случае нужна встреча. Нельзя больше избегать ее, чем бы все это ни кончилось. Через два дня предстоял отъезд в институт.
Лучше объясниться теперь же, пока есть возможность первому сообщить радостное известие, что Алка нашлась. Услышав это, узнав, что на нем не лежит никакого преступления, Ланя, возможно, и не коснется ничего другого.
Но пойти к Лане домой у Максима все-таки недостало воли. Уж больно пугало, что она может захлопнуть перед ним дверь. Поэтому он подстерег Ланю в переулке, когда она несла воду с речки.
— Здравствуй, Ланя. Давно мы не виделись, — сказал он напряженно, всеми силами стараясь, чтобы голос не прозвучал виновато.
Ланя, видимо, не ждала, что он так внезапно появится из-за плетня. Коромысло на ее плечах закачалось, как балансир, вода плеснулась из ведер. Но сразу же, каким-то неуловимым движением Ланя прекратила раскачивание коромысла. Вода перестала плескаться, пошла в ведрах кругами.
— Давно, — сухо отозвалась девушка, когда уняла воду.
— Надо бы нам поговорить… — еще более трудно произнес Максим.
— Надо — говори!
Подчеркнутая сухость, даже холодность, с которой Ланя сказала это, окончательно отняла у Максима способность владеть своим голосом. Некоторое время он не мог произнести ни слова. Горло внезапно перехватило так, как перехватывает его, когда с жару глотнешь ледяной воды.
— Я хотел сказать… Алка нашлась… В городе она, — прохрипел он наконец.
— Ты ее терял?
— Да нет… Но ведь такое трепали… Слышала, наверно…
— Что трепали — не слушала. И слушать не собираюсь. У меня свои глаза, своя голова есть, вижу, понимаю, догадываюсь.
— Ну, раз догадываешься… тогда конечно…
— Что «конечно»? С такими догадками жить нельзя! — Ведра опять колыхнулись на коромысле, вода заплескалась. Но Ланя снова быстро справилась с ними. — Я хочу от тебя от самого знать всю правду.
Да, ничего нельзя было утаить, обойти молчанием. Но где взять мужества сказать всю правду, когда недоставало смелости даже взглянуть Лане в лицо.
— Что молчишь, в землю уставился? Или совесть не дает прямо глядеть?
Максим на мгновение поднял глаза. На одно короткое мгновение. Но все равно девушка успела заметить в них столько покаянной вины, что страшная догадка сразу превратилась в еще более страшную уверенность. У Лани все занемело в груди.