Даже официальная часть, когда от имени колхозного правления председательница читала благодарности студентам, вручала памятные подарки, прошла совсем неофициально. На сцену выплыл гигантский пшеничный сноп. Александра Павловна подошла к нему, низко поклонилась, поблагодарила за добрый урожай. Сноп немедля отозвался старой народной поговоркой: «Что посеешь, то и пожнешь». И в свою очередь выразил благодарность за то, что не оставили его, Урожай, погибать под снегом. Потом объявил: за славный труд, за свое спасение решил он одарить студентов памятными подарками.
Колосья раздвинулись, и в щели появилась пятиугольная коробочка с набором духов; в каждом уголке по флакончику с золотистой головкой. Это для девчат. А парням под смех всего зала вручил одинаковые коробочки с бритвами.
— Смейтесь, смейтесь!.. Это подарок не простой, а подарок-талисман. Чтобы девушки парням, а парни девушкам больше нравились! — объявил Урожай, вызвав еще большее веселье.
В заключение Урожай подхватил Александру Павловну и, осыпая с себя колосья, закружился в танце. За ним устремилась на круг молодежь.
Но не всем было весело. Не пришла в клуб Ланя. Хмурый стоял в сторонке Максим. Вскоре он тоже ушел из клуба.
Зато Тихон на стареньком клубном баяне играл так самозабвенно, что удивил всех дымельских девчат и ребят. Ведь раньше Тихон, как и другие ребята, заходя в клуб, просто «рвал меха». А тут баян играл у него будто сам собой, потому что баянист весь ушел в себя, ничего не замечал кругом. Лишь под конец Тихон как бы спустился на землю.
Некоторое время он наблюдал за Диной. Потом подошел к ней, сказал решительно:
— Потолковать надо, выйдем.
В небольшом саду возле клуба они остановились под раскидистой ветлой, еще не потерявшей всю листву.
— Вот какое дерево! До настоящих морозов, до больших снегов будет зеленое, — сказал Тихон, покачав ствол ветлы, словно проверяя, крепко ли он держится.
— Ты это к чему? — спросила Дина.
— А так, для себя. Пришло вот на ум: раз уж дерево и то умеет стойкость проявить, то человеку подавно не годится быть слабаком.
— Зачем сейчас эта философия?
— Может, и незачем. Просто подумалось кое о ком.
— Для того и позвал, чтобы мыслями этими поделиться?
— Нет. Позвал я тебя, чтобы прямо сознаться: наврал я тебе!
— Что наврал?
— Ну, наврал, что влюбился. Не нарочно наврал, а сам себя обманул.
— Но… к чему мне это? — потерянно произнесла Дина.
— А к тому, чтобы знала, — хмуро, но настойчиво продолжал Тихон. — Я до тебя любил тут одну… Ладно, скрывать не буду, Ланю любил. А у нее Максим был, пришлось отодвинуться. И думал — всему конец. Потом к тебе потянулся, как подсолнух к солнышку. Только оказалось…
— Не надо, пожалуйста! — спокойно, но каким-то не своим голосом сказала Дина. — Зачем мне это откровение? Я никаких видов на тебя не имела и тебе надежд тоже не подавала.
— Верно. Но знать ты должна. Не хочу, чтобы думала, будто я трепался. Я не ожидал, что так получится.
— Да зачем мне это? Не хочу я больше ничего слушать.
— А больше мне и говорить нечего.
— Ну, тогда — прощай!
— Прощай.
В самом деле, незачем, казалось ей, Дине, выслушивать эти объяснения. Но если бы Тихон не объяснил все так прямо — было бы хуже. Ведь не зажила еще совсем старая рана. И новое разочарование, убеждение, что и Тихон оказался вроде ее врача, причинило бы резкую боль, опять разрушило бы веру в людей, которая стала понемногу возрождаться у нее в Дымелке.
А теперь такого крушения не произошло. Прямой, грубоватый, но чистый Тихон остался верен себе. И поэтому в душе Дины осталось чувство, что хотя мимо прошел хороший, верный человек, но и другой может еще встретиться на пути. Было грустно, но не было и обиды.
…Когда утром студенты уезжали из Дымелки, на околице села, на развилке двух дорог увидели они мотоцикл, возле которого с насосом в руке стояла Ланя. Видно, подкачивала спустившую камеру.
— До свиданья, Ланя! Пусть Дымелка ждет нас будущей осенью! — прокричали студенты.
— До каникул! — громче всех гаркнул Тихон.
Дина молча помахала рукой. А Максим, понуро сидевший среди оживленных ребят, вовсе помрачнел, втянул голову в плечи, словно крики эти оглушали его.
Ланя дружелюбно улыбнулась студентам, протянула руку с насосом, как бы открывая путь. Но едва машина проехала, она бросила насос в коляску мотоцикла, резко толкнула ногой стартер, села, вернее, бросилась на седло и газанула так, что мотоцикл вихрем сорвался с места, полетел по второй дороге с бешеной скоростью.
— Осторожнее, убьешься! — крикнул Тихон.
Но Ланя не слышала. Она уносилась вдаль все быстрее и быстрее. Максим провожал ее испуганным взглядом. Тогда Тихон, неожиданно и для себя и для студентов, на ходу выпрыгнул из грузовика. Ребята забарабанили по кабине, машина остановилась.
— Езжайте, я остаюсь! — крикнул Тихон.
— Ты что, сдурел? — поразились студенты.
— Наоборот, за ум берусь! Привет городу от деревни, счастливой учебы!
Максим взялся руками за борт, словно тоже хотел выскочить. Но машина тронулась, и он остался.
Утро было славное. Грязь схватило морозцем, чуть притрусило снежком. И Тихон, бодрый, свежий, будто и не было тяжелых уборочных дней и ночей, в новеньком костюме, в хромовых сапогах, которые сверкали солнечными лучиками, печатал по стежке на развилке дорог четкий рифленый след. Долго печатал, чуть не до полдня, надеясь, что Ланя вернется и, на свое удивление, застанет его тут. Но дождался совсем не ее. Подъехал на своем грузовике Степан. Высунулся из кабины.
— Ланя покалечилась!
Это было сказано тихо, но прозвучало для Тихона выстрелом.
— Слышишь, Ланя покалечилась! — глухо повторил Степан.
А Тихону будто в ухо крикнули. Он заморгал совсем очумело.
— В больнице лежит, в райцентре.
— Ланя? Но ведь она недавно…
— Ехала на мотоцикле, на повороте занесло, из седла выбросило. Я только с элеватора на шоссе выехал и наткнулся на нее.
Тихон схватился за дверку кабины.
— Поехали скорее!
— Врачи к ней не пускают.
— Не пускают?
— Да, я сейчас оттуда. Я же отвез ее в больницу.
Тихон глянул на Степана с испугом и подозрением: правду ли говорит, жива ли вообще Ланя?
— Сказали, когда гипс наложат, тогда пустят. Под вечер поеду еще. Если хочешь, захвачу.
«Хочешь — захвачу!» — надо же так сказать. Будто он, Степан, тут главное лицо, а ему, Тихону, честь эта оказывается лишь попутно.
— А если этот «захватчик» получит в ухо? — зло поинтересовался Тихон.
— Да ты что?!
Явись на губах Степана хотя бы мгновенная усмешка — он немедленно получил бы обещанное. Но в глазах его мелькнуло неподдельное удивление. И Тихон лишь сердито бросил:
— А то! Говори да не заговаривайся… Отвези к нам. — Он забросил рюкзак в кузов, круто повернулся, широко зашагал. Не колеблясь ни секунды, он решил идти в райцентр, в больницу, и во что бы то ни стало добиться свидания с Ланей. Ему непременно надо было самому, своими глазами увидеть, что с ней случилось, убедиться, что она жива.
Даже тропка-прямушка показалась Тихону слишком длинной: кое-где она все-таки сворачивала в сторону, минуя овраг, обходя чересчур крутой косогор или обегая опушкой лесную чащу. А парню в таких случаях невтерпеж было держаться протоптанной дорожки, он ломился напрямик. Может быть, и не очень выгадывал во времени, зато знал, что ближе, прямее пути никто бы здесь не нашел.
И, видно, в награду за то, что рвался так напролом, на одном крутом косогоре попался ему на глаза дивный гостинец для Лани. Сначала, собственно, ни о каком гостинце Тихон не помышлял. Но, продираясь через осинник, перевитый сухими ломкими плетями хмеля, через заросли малинника, он вдруг увидел на кусте красные ягоды. Тихон знал, что на малине в иные богатые влагой годы ягода «подходит» до глубокой осени. Не раз случалось ему, бродя с ружьем по лесным малинникам, лакомиться этими поздними ягодками. Но то были именно ягодки — увидишь две-три штучки. А чтобы в такую вот пору, когда не раз прихватывали заморозки, выпадал снег, чтобы так вот наткнуться на красные, совсем по-летнему сочные ягоды, висящие кистями, — такого еще не случалось у него никогда.
Здесь в затишке под деревьями даже листья на малиннике только побурели по краям, но еще не потеряли зеленый свой цвет. А под листьями, покрытыми снежком, тут и там, как клюква или рябина, весело горели красные огоньки.
По ягодке Тихон собирать не стал, а наломал, хотя и исколол все пальцы, пучок веток. А когда шел по селу, то не постеснялся обломить в одном палисаднике несколько веток сирени. С одной стороны на листиках прикипел снежок, а с другой сохранился цвет весенней лужайки. Малина вместе с сиренью, присыпанные снежком, выглядели диковинно.
