Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
«Пятнадцатое письмо сыну, о том, как мы приблизились к премьере Корабля Благочестивых»
Опустилась драная тряпка, на репетиции символизирующая кулису, чтобы не подвергать опасностям дорогое полотно. Кадфаль звучно ударил в медную тарелку, а менестрель исполнил первые ноты закрывающей мелодии. Полный прогон с «чистовыми» диалогами закончился. Взгляды присутствующих, всех без исключения, устремились к постановщику-сценаристу.
- Вот и все, - сказала Елена, чувствуя странное опустошение. Из души словно извлекли нечто эфемерное, но значимое, ценное. Быть может, что-то подобное ощущает родившая женщина, но может быть, и нет. Сейчас, постфактум Елена видела чертову уйму дыр, не отшлифованных диалогов, перетяжеленных монологов и так далее. И все это можно было - нужно было! - править, править и править.
«Ничего не готово! Все ужасно! Переделывать!!!» - панически надрывался внутренний голос.
- Вот и все… - повторила она, отчетливо понимая, что теперь действительно все. «Корабль» готов к премьере.
- Сделано.
Марьядек отер со лба пот. Браконьер, ставший характерным лицедеем, выдал все, что мог и даже чуточку сверх того. В подобного злодея верилось, его порочность больше не вызывала сомнений. Актерская практика сделала мрачного буку импозантным антигероем, который был неотразим для женщин, что пребывают в поисках сомнительных развлечений.
Жоакина казалась задумчивой и печальной, как призрак не от мира сего, будто все еще пребывала в роли праведной отшельницы. Кимуц присосался к фляжке, компенсируя целых полдня воздержания. Остальные члены труппы вели себя тоже как-то… потерянно, будто оказались в темную ночь у перекрестка дорог и без мудрого совета – куда повернуть. Кажется, всеми овладело чувство, описанное жадным польским дедушкой: что-то закончилось, что-то вот-вот начнется, а каким оно будет и принесет ли пользу, хрен бы знал.
- Все, закончили! – громко хлопнула ладонями Жоакина, выходя из образа мимимишной девицы, которая посвятила себя Пантократору. – Реквизит снимать аккуратно, сворачивать бережно! Мужское платье в ту корзину!
Все будто выдохнули, задвигались, включившись разом в дела и заботы настоящего момента. Гаваль заиграл что-то лирическое на инструменте, который он упорно именовал «волнистой флейтой», а Елена считала кривой и плохо сделанной дудкой. Хотя, надо сказать, менестрель выжимал годные мелодии даже из такого ущербного инструмента, и Жоакина пообещала музыканту с первого захода в большой город купить настоящую колесную лиру.
Елена натянула поглубже чепец, защищая уши от сквозняка, и отправилась проведать Артиго. Сегодня вечером предстояло снова лечить парня банками, которые показали себя очень хорошо, а также, наконец, пришло время для знаменитого «я твой отец!». Адаптация «Звездных войн» сильно помотала нервы рассказчице, главным образом за счет необходимости ловко объезжать на хромой козе политические вопросы. Оригинальная история о хорошей республике и дурной империи очень плохо звучала бы в мире, где, собственно, все было империей. Пришлось творчески импровизировать, и Елена не испытывала уверенности, что получилось хорошо, однако пациенту нравилось.
За три минувших дня Артиго пережил кризис, который едва не свел больного в могилу. Елена затруднилась бы сказать, кто сжег ей больше нервов: пациент, которого душили аритмия и мокрый, рвущий горло кашель; обезумевший Раньян, который стал опасно близок к тому, чтобы окончательно двинуться чердаком и прибить лекарку, что уморила больного или Жоакина, которая теперь уже явно воспринимала рыжую как соперницу. Елена спала по три-четыре часа в сутки, причем фехтмейстер не считал бессонницу и череду забот основанием для того, чтобы ставить обучение на паузу.
И все в итоге получилось, хотя Елена чувствовала себя постаревшей года на три-четыре.
А сколько же мне лет, невпопад задумалась она, подходя к «палате» для привилегированного пациента. Нет, ну, в самом деле, сколько? Особенно если пересчитать на местный календарь с девятнадцатью короткими месяцами…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Она подошла к пологу и остановилась, услышав голоса. Гамилла, которая не участвовала в последнем акте, развлекала больного, как могла, и получалось это хорошо. Во всяком случае, мальчишка смеялся тихо, слабо, но с искренним весельем,
- Семь… - провозгласил Артиго и сделал паузу, выбирая горизонталь. – И пять!
Он сказал это слишком громко и кашлянул. Елена сурово нахмурилась, прикидывая, как устроит пациенту словесную взбучку за нарушение инструкций – Мальчишке настрого воспрещалось нагружать глотку - но, вроде обошлось.
- Попал, - сообщила невидимая арбалетчица, и ребенок снова тихо рассмеялся. А лекарка невольно улыбнулась, думая, что в последнее время культурное обогащение Ойкумены двинулось семимильными шагами.
Артиго требовалось как-то развлекать, причем желательно попроще и поинтереснее. В поисках игры, которая была бы интересной, не слишком нагружала мозги больного и обходилась без специального снаряжения, Елена вспомнила поначалу про «крестики-нолики» - просто, удобно, можно играть на цере сколько угодно. А затем подумала – почему бы не «морской бой»? Игра адаптировалась вообще без изменений, благо корабельные сражения здесь предусматривали активную перестрелку, в том числе и зажигательными стрелами. Проблема досуга была в значительной мере закрыта.
Немного послушав за одеялом, Елена постучала костяшками пальца о перекладину, дав знать о своем присутствии. Откинула одеяло и обнаружила, что пациент заснул, выронив церу и палочку буквально на середине хода. Гамилла оглянулась на лекарку, осторожно поправила больному подушку и поднялась, стараясь не скрипеть табуретом. Елена молча кивнула, показывая, что увидела и поняла – ухудшений нет, все идет как должно. Хотела, было, отпустить Гамиллу, но вспомнила, что так и не закрыла один вопрос, совершенно не принципиальный, но все же интересный, будоражащий любопытство.
Елена жестом позвала арбалетчицу в сторону, ближе к печке. Гамилла недоуменно приподняла бровь, но присоединилась к лекарке. Елена убедилась, что их негромкий разговор никто не услышит и никого не потревожит, вежливо налила теплой воды в две мятые оловянные кружке, сперва собеседнице, затем себе.
- Я давно хотела спросить, - начала она, глотнув из сосуда. – И мой вопрос преисполнен уважения, в нем заключено только любопытство, больше ничего.
Елена честно постаралась воспроизвести формулу наиболее вежливой преамбулы, и получилось даже чересчур правильно, то есть с передозом пафоса. Гамилла подозрительно глянула на Елену поверх мятого оловянного края, который словно прихватывали зубами. Но слушала без комментариев.
- А почему «госпожа стрел»? – напрямую вопросила Елена. – И что значит этот рисунок? – она указала на синюю татуировку Гамиллы. – Я извиняюсь заранее, коли мой вопрос… сомнительный. Но и в самом деле не знаю. А спрашивать у кого-то другого не хочу, вдруг что-нибудь напутают.
Гамилла поджала губы, ее не слишком красивое, но выразительное лицо передернулось гримасой отчетливого недовольства. Арбалетчица явно не хотела углубляться в тему, но с другой стороны вопрос был задан более чем вежливо, так что и отшивать его напрямую повода не имелось.
- Это долгая история, - сказала она, в конце концов, сжимая в руке кружку так, будто хотела ее смять.
- Можешь и не говорить, - пожала плечами Елена. – Я не выпытываю. Просто интересно. Вдруг мы встретим еще кого-нибудь с таким же рисунком, а как обходиться, не знаю.
Кажется, этот аргумент подействовал. Медленно, с большими паузами, явно умалчивая о чем-то Гамилла нехотя, но рассказала. Все оказалось, в общем, просто. «Господами стрел» называли потомственных арбалетчиков из нескольких южных городов, которые много веков назад заключили своего рода коллективный договор с потусторонними силами. Отдав что-то неизвестное, но ценное, стрелки обрели удивительные возможности, передаваемые по кровному родству, а также волшебные арбалеты. Такой «господин стрел» мог кинуть болт раза в полтора-два дальше обычного, притом с непревзойденной точностью. Все они, разумеется, довольно быстро стали дворянами, хоть и невысокого полета, а также крайне востребованными специалистами. Что интересно, арбалетное волшебство прошло без какого бы то ни было ущерба через Катаклизм, убивший магическую цивилизацию Старой Империи. «Господа» сохранили навыки и как встарь передавали их потомкам. Только рождалось их все меньше и меньше, так что теперь удивительных стрелков насчитывалась от силы пара тысяч на весь континент. А синяя татуировка была чем-то вроде цехового знака, символизирующего принадлежность к привилегированной касте с наследуемым входом.
