«Брось, – уговаривала она себя, помешивая макароны в кастрюле. – Брось думать об этом. Ведь все то, что случилось, – всего лишь досадное недоразумение, не более… А главное – ведь изменить ничего не возможно. Сколько ни думай, сколько ни перебирай в памяти, все равно все останется по-прежнему. Не сложилось – и все, что ж теперь с этим поделаешь? В мире – миллионы людей, и каждый прожитый день – это сотни тысяч несложившихся историй с похожим, с почти одинаковым сюжетом».
Но с другой стороны, какое ей вообще дело до этого мира? Нет, глобальные обобщения – совсем не то средство, которое может помочь. Во всяком случае, на данный момент оно эффективно ничуть не больше, чем эти чертовы макароны, которые плавают в кастрюле. Пытаться утешить себя мыслью о вселенской несправедливости – почти то же самое, что искать истину на дне этой кастрюли, всматриваясь с маниакальной настойчивостью в бурлящий кипяток. Результат будет одинаково неутешительным.
– Мама! – снова послышался голос Никиты.
Варя вздрогнула, уронила ложку, которой помешивала макароны, в кипяток. Разлетевшиеся в стороны брызги попали на лицо и обожгли кожу.
– Черт! – выругалась Варя и вдруг почувствовала, как из глаз брызнули слезы. Неожиданные, непрошеные – но справиться с ними она уже не могла. Видимо, просто наступил тот самый момент, когда запас терпения иссяк, когда крепиться дальше, держать себя в руках стало уже невозможно. Брызги кипятка, слегка ущипнувшие кожу, оказались тем самым Рубиконом, который она перешагнула. И теперь оставалось только одно – упасть на кухонную табуретку, закрыть лицо руками и оплакивать собственную судьбу.
– Мама! – Никита бросился к ней и неловко попытался обнять. От этого его неловкого прикосновения она разревелась еще сильнее, теперь уже в голос. Никита стоял рядом, робко гладил Варю по вздрагивающим плечам и испуганно повторял: – Мама, мамочка… Что случилось? Почему ты плачешь?
Она поймала его ладонь и сжала хрупкие пальцы. Ответить сыну она пока ничего не могла и все же попыталась хотя бы как-то успокоить.
– Мама, – снова прошептал он дрогнувшим голосом. Еще секунда – и Никита, наверное, разрыдался бы вместе с ней, от испуга и горечи, от чувства собственного бессилия.
Она подняла лицо, залитое слезами, и увидела глаза сына. Два серых глаза, смотревших на нее с тревогой, обожанием и страхом. Нужно было прогнать этот испуг, нужно было сделать все для того, чтобы взгляд его снова стал прежним.
– Все в порядке, Никитка, – выдавила из себя и смахнула с глаз слезы. – Я просто обожглась. Выронила ложку, и капли брызнули в лицо…
– Тебе больно?
– Уже нет. Уже почти совсем не больно, так, только жжет немного. Но это пройдет.
Поднявшись, она порывисто прижала к себе Никиту, спрятала лицо в его жестких волосах, вдохнула их запах, такой родной, и вдруг поняла, что все остальное не важно. Что ничего не может быть в жизни важнее, чем их близость, что объятия матери и сына не заменят никогда ничьи другие, и ни один мужчина на этой земле не достоин даже легкой тени грусти в глазах ребенка. Ее ребенка, ее Никитки…
Ни один. И Герман – тоже.
«Как хорошо, что мамы сейчас нет дома», – подумала Варя. Мать наверняка не поверила бы в историю про капли кипятка, которые заставили Варю разрыдаться, как маленькая девочка. Пришлось бы выдумывать что-нибудь более правдоподобное или говорить правду – но сейчас она была не способна ни на то, ни на другое.
– Успокойся, солнышко. Ну чего ты так испугался? Говорю же, со мной все в порядке.
– Мам, у тебя такое лицо было…
– Да все в порядке с моим лицом. Ну хватит переживать. Ты ведь мужчина, Ник. А мужчина должен быть сильным. Вот я сейчас доварю эти макароны, котлеты пожарю, пообедаем и сходим с тобой куда-нибудь… Хочешь?
– Хочу! – тут же обрадовался сын и, загоревшись новой идеей, выскользнул из ее объятий. – А знаешь, я вчера вечером по телевизору видел передачу, в которой рассказывали про кукольный театр. Мам, вот бы сходить туда…
Варя снова прижала к себе сына. Боже, какое все-таки счастье, что есть рядом этот маленький человечек! Какое это наслаждение, когда его радость становится твоей радостью, его надежда – твоей надеждой!
– Конечно, малыш, мы обязательно туда сходим. Только нужно позвонить и узнать, во сколько начало спектакля. Ведь бывают спектакли дневные, бывают вечерние. Но если театр детский, то спектакль скорее всего днем. И еще нужно узнать насчет билетов, вдруг их нет в кассе. Я сейчас сама позвоню, а ты пока пригляди за макаронами. Помешай, чтобы они к кастрюле не прилипли.
– Ага, – деловито отозвался Никита, как всегда, почувствовавший гордость за то, что ему доверяют какое-то исключительно ответственное дело. Вообще он просто обожал возиться на кухне, очень часто подменяя Варю «на передовой», особенно в те моменты, когда в доме ожидали прихода гостей и кухня в самом деле напоминала поле боя. Паршин от кухонных дел всегда держался в отдалении, считая возню с продуктами и тарелками делом чисто женским, поэтому единственной опорой для Вари в этом нелегком деле всегда был сын.
Вот и сейчас Никита, уже совсем забыв про грусть, с довольной улыбкой схватил ложку и принялся помешивать макароны в кастрюле.
Варя улыбнулась, глядя на сына, и вышла из кухни. Телефонный аппарат, едва появившись в поле зрения, тут же напомнил: несколько минут назад она простилась с мечтой о счастье. Формулировка показалась убийственно сентиментальной – Варя заставила себя скептически усмехнуться и, взяв трубку в руки, спокойно набрала «09». Выяснив номер телефона кукольного театра, она позвонила туда, прояснила все вопросы, которые ее интересовали. Собралась было уже вернуться на кухню и обрадовать Никиту, но в этот момент вспомнила про Кристину и снова набрала номер ее телефона.
Все тот же результат – длинные гудки, и ничего больше. Кристина по-прежнему не слышала звонка, или… Или, может быть, просто не хотела снимать трубку? Эта мысль впервые пришла в голову – Варя отогнала ее прочь, настолько абсурдным показалось предположение. В самом деле, с чего бы Кристина стала избегать ее? Даже если она узнала о том, что накануне вечером Герман был ее спутником в прогулке по парку, едва ли этот факт мог задеть Кристину, она ведь прекрасно понимает, что между ними ничего не было и быть не могло.
А если все-таки именно ревность та самая причина, из-за которой Кристина так упорно не снимает трубку? Необходимо как-то прояснить ситуацию. Не ссориться же в самом деле с подругой, с самой близкой и единственной подругой, только из-за того, что ее молодой человек имел глупость накануне вечером проводить ее до дома. Только лишь проводить до дома…
