Впрочем, о чем это он? Ведь дал себе слово не думать, не вспоминать. Не сложилось – и точка. Перелистнуть страницу и забыть…
Забыть.
Он шел по коридору и настойчиво повторял это слово, как заклинание, которое, вероятно, действует только в том случае, если человек повторит его сто тысяч раз. Тяжелый труд, и времени уходит много, но если оно все-таки сработает – ради этого стоит потрудиться. Он спускался по лестнице, и каждый шаг отражался гулким эхом от стен, и каждый шаг содержал в себе это слово – «забыть».
Лестница кончилась, он оказался в широком вестибюле здания театра. Еще совсем недавно здесь было шумно – юные зрители и их родители одевались в гардеробе, прихорашивались перед зеркалом, делились впечатлениями. Теперь вестибюль опустел – всего лишь несколько человек еще неторопливо застегивали куртки и плащи перед зеркалом, разглядывали афиши и фотографии актеров, развешенные на стенах.
Забыть все же придется. Потому что другого выхода у него нет. Лица актеров на фотографиях показались ему слишком равнодушными, и он не стал рассматривать их, не стал останавливаться даже из вежливости – просто прошел мимо, потянул за тяжелый железный ободок стеклянной двери, миновал небольшой узкий коридор, ведущий к выходу из здания, и быстрой походкой направился к машине, припаркованной на стоянке неподалеку.
Какой-то мальчишка стоял на перекрестке и тревожно оглядывался по сторонам. Коротко стриженный русый затылок показался отдаленно знакомым, но Герман не придал этому значения – едва ли кто-то из воспитанников детского дома мог оказаться сейчас здесь, возле здания кукольного театра. А других знакомых русых затылков у него не было. Если только…
Смутная догадка мелькнула в сознании, не успев оформиться в четкую мысль. Герман остановился на перекрестке и присмотрелся к мальчишке повнимательнее. Определенно он чем-то напоминал того самого ангела-хранителя, с которым судьба совсем недавно свела его в поезде. Свела – и развела в разные стороны, Герман был уверен, что это навсегда. Еще одна встреча могла произойти с вероятностью один к миллиону – если учесть, сколько людей живет в городе. Вероятность пустяковая, незначительная, едва ли стоило ее вообще принимать в расчет.
И все же он решил подойти поближе и убедиться в том, что ошибается. Мальчишка стоял спиной, силуэт его казался знакомым, и волосы на затылке, немного длинноватые для традиционной мальчишеской стрижки, и упругий «ежик».
Он так и не увидел его лица, но в тот момент, когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, уже знал, что на вероятность один к миллиону все же иногда можно рассчитывать. Это тот самый случай, это тот самый мальчишка…
Насколько бы невозможной ни казалась эта встреча.
Он подошел ближе – почти вплотную. Мальчишка, услышав шаги за спиной, обернулся. На лице мелькнул испуг, потом – растерянность, потом – удивление и, наконец, легкая тень узнавания, а вслед за ней – радость…
Радость – Герману не показалось. Этот парень, похоже, точно так же обрадовался, увидев его, как обрадовался сам Герман. Они улыбнулись друг другу. И вдруг Герман, сам от себя того не ожидая, сказал:
– Привет, Пашка.
Радость в глазах не исчезла, но тотчас была разбавлена легким испугом. Брови взметнулись вверх.
– Я не Пашка…
А Герман готов был в этот момент сквозь землю провалиться. Убить был готов себя за это нечаянное признание, так не вовремя слетевшее с губ: да, он надеялся. До последнего момента в глубине души надеялся на то, что чудеса все-таки случаются в жизни. И эта обида, всколыхнувшаяся в душе в ответ на недоуменную реплику – «Я не Пашка», – эта обида была совсем уж непростительной, это вообще никуда не годилось…
Нужно было взять себя в руки. Нужно было совершить титаническое усилие и в течение нескольких секунд успеть распрощаться с собственной глупой мечтой, примириться с неизбежностью, похоронить наконец прошлое, стать другим человеком…
Кажется, у него получилось. Или почти получилось, по крайней мере внешне он сумел перебороть себя и пробормотать в ответ что-то успокоительное:
– Да что ты испугался… Мне просто показалось… Послышалось в прошлый раз, что ты сказал…
Кажется, он вообще больше не знал ни одного слова. Он напрочь забыл все слова, которые раньше помнил, и замолчал, окончательно сбитый с толку. Глаза, которые смотрели сейчас на него, определенно были Пашкиными. С этим ничего не возможно было поделать, он видел их так же ясно, как небо над головой, как солнце на этом небе, как машины, быстро проезжающие мимо, как деревья, высаженные вдоль тротуара…
Впрочем, если быть до конца честным, кроме этих глаз, он не видел вообще ничего. Ни неба, ни солнца, ни машин, ни деревьев. А поэтому не мог произнести ни слова.
– Никита. – Ангел-хранитель, как ему и полагается, пришел на помощь. – Меня зовут Никита. Вы, наверное, просто не расслышали или не запомнили.
– Ах вот как. Значит, Никита… Ну, привет, Никита.
– Здравствуйте, – все так же настороженно ответил мальчишка. По всей видимости, что-то в поведении случайного знакомого по-прежнему казалось ему странным.
Герман улыбнулся. На этот раз искренне. Несмотря на то что ребенок был не Пашкой, а Никитой, ему все же было приятно увидеть его снова.
– Никита – тоже хорошее имя. Я очень рад тебя снова увидеть. Знаешь, ты оказался моим ангелом-хранителем.
– Ангелом? Хранителем?
– Ну да. Тот страшный сон, который мне снился, ты прогнал навсегда. Сколько раз я сам пытался это сделать – у меня никогда не получалось. А вот у тебя получилось с первого раза.
Никита улыбнулся. Кажется, вотум доверия был восстановлен. Впрочем, улыбка сползла с его лица почти сразу. Он тревожно оглянулся по сторонам, задержал пристальный взгляд на расположенной неподалеку троллейбусной остановке и жалобно произнес:
– А у меня мама пропала.
– Мама пропала? – Это было серьезно. Это было гораздо серьезнее, чем тысяча несчастий, случившихся в прошлом. Оно мигом склонило чашу весов в пользу настоящего.
– Она обещала прийти за мной после спектакля, – объяснил Никита. – Спектакль уже давно закончился, а ее все нет…
– Вот как? Но может быть, не стоит так переживать? Может быть, мама просто задерживается, ждет на остановке нужный автобус или троллейбус или попала в пробку? Я уверен, с твоей мамой ничего не случилось.
– Она никогда раньше не опаздывала. Она всегда забирала меня вовремя, из садика, из школы… Никогда, ни разу…
Парень готов был разреветься. Глаза у него уже были на мокром месте, и Герман лихорадочно пытался сообразить, чем же ему помочь. Мелькнула спасительная мысль о сотовом телефоне: конечно же, у мамы этого ребенка непременно должен быть сотовый телефон!
