— Ну как продвигается дело с оставшимися дисками?
— Я сейчас еду в управление. Узнаю, что там слышно у компьютерщиков. Возможно, диски уже и освободились.
— Мы смогли выполнить все ваши условия, — сказал голос.
— Что? Поймали всех зачинщиков севильского взрыва? Включая и Никиту Соколова и его дружков? — Фалькон не мог себе этого вообразить. — Ушам своим не верю!
— Все обстоит именно так, как я сказал. Операцию «Юрий Донцов» можно считать завершенной.
— А что с самим Юрием Донцовым?
— Исчез.
— Это не значит «ликвидирован»? — спросил Фалькон. — Имейте в виду, что у нас имеются информаторы и ваша организация у нас на крючке.
— Юрий Донцов понял, к чему все клонится, и решил, что исчезнуть предпочтительнее, чем другое. Хотя и другое лишь вопрос времени.
— Мы допросим всех людей, которых вы выловили по нашей просьбе.
— Допросите? Зачем? Они прибудут к вам с уже записанными признательными показаниями.
— Нам придется удостовериться в том, что вами присланы действительно те самые люди, — сказал Фалькон. — А их признания должны будут удовлетворить суд.
— Вы не только требуете слишком многого, инспектор, вы требуете невозможного, и вы невыносимы.
— Управление и компьютерный отдел работают не покладая рук, расшифровывая диски. Привлечены математики и Интерпол, дело идет к тому, чтобы привлечь и спецслужбы.
В управлении полиции он сразу же направился к компьютерщикам. Работа с дисками еще была в полном разгаре, и заметных успехов не наблюдалось. Связались с НРЦ, обещавшим прислать специалиста взглянуть на эти диски. Фалькон поднялся к себе, сел за стол. Все та же схема на стене — господи, как ждет не дождется он того момента, когда можно будет снять, сорвать эту проклятую схему. Она мучит его, вызывает уныние. Об этом как раз и говорила Алисия Агуадо на их последних сеансах — что воспоминания о прошлом вызывают уныние, вгоняют в депрессию. Но разве можно отринуть прошлое? Кто мы, если у нас нет прошлого? Фалькон всегда полагал, что если в прошлом много радости, то его не грех и вспомнить. Агуадо возражала ему: воспоминания о прошлых радостях ничему не учат до того момента, пока человек не подвергает прошлое сомнению, осознавая всю относительность былого счастья. Фалькон сдался в этом споре. Жизнь, не подвергнутая осмыслению и оценке, прожита зря, говорила Агуадо.
— Все размышляешь, инспектор? — спросил Пабло. Он стоял, подпирая дверной косяк.
— А я все думал, что-то ты поделываешь? — сказал Фалькон.
— Мотаюсь с вокзала на вокзал. Я из Мадрида прилетел с одним из наших программистов-шифровальщиков. Ты больше нам не звонишь, Хавьер, так что мне приходится самому тебя выискивать и принуждать к общению.
— Я вовсе не избегаю тебя, — возразил Фалькон. — Просто я очень занят.
— Сегодня пришлось даже в Осуну съездить, прокатиться туда и обратно.
— Ты за мной следишь или за ним?
— За ним, конечно, — сказал Пабло. — Ты не представляешь угрозы.
— Как не представляет ее и Якоб, — парировал Фалькон, после чего вкратце рассказал Пабло о душевном состоянии своего подопечного и его мечте когда-нибудь в будущем сбросить маску.
— Такие агенты, как Якоб, неизбежно проходят через эту фазу, — сказал Пабло. — Нас в этом отношении тренируют, но многие все равно не выдерживают и, так или иначе, спотыкаются возле этой преграды. Ведь это не игрушки, которые можно запаковать и убрать с глаз долой. Не выдуманная реальность, какую наблюдаешь в кино или читая увлекательный роман. Тут всю жизнь свою надо переиначить, а мало кто способен безболезненно это сделать, мало кому это подойдет. А если даже и подойдет, обязателен этот период… шатаний и даже мучений. Прощание с прошлой незамысловатой жизнью всегда грустно, сопряжено с беспокойством, депрессией, гневом, даже отчаянием — словом, со всем тем, что мы переживаем, расставаясь с кем-то или чем-то важным для нас. И единственное, что тут может помочь, — это замена нашей утраты некой целью, тем, что придает жизни направление.
— Ну а что происходит с такими людьми, как Якоб, когда это направление или цель, которую они в себе культивируют, лелеют и оберегают, вдруг исчезает?
— Ты хочешь сказать, исчерпывает себя, потому что достигнута?
— Ответить так было бы проще, но я имею в виду другое. Я хочу сказать, что теперь он принял решение и заново обрел уверенность, но он всего лишь одиночка, со всех сторон окруженный врагами. Его будут постоянно подвергать испытаниям. С потерей семьи он уже примирился. Все, что у него осталось, — это цель, но постоянные ложь и притворство неизбежно приводят к выхолащиванию и цели.
— Неизбежно?
— Мы же не о работе его говорим, Пабло. Не о его профессионализме, смекалке, организаторских способностях и навыках, а о том, что составляет сущность личности.
— Ты имеешь в виду душу? — с улыбкой сказал Пабло.
— Да, наверно, это я и имею в виду… хоть и не совсем понимаю, что такое эта «душа». Но чем бы она ни была, ее надо питать, а это обычно делает окружение, люди, которые тебя любят и которых любишь ты. Так вот этого источника Якоб лишен; и остается только задаться вопросом: как долго может просуществовать «душа», подпитываясь, скажем, одной лишь необходимостью мстить?
— Думаю, достаточно долго.
— Пока не рехнешься, — сказал Фалькон и откинулся в кресле, внезапно почувствовав усталость от этой беседы. К чему это все? Любые слова и язык ограниченны, что и показали их рассуждения о «душе».
— Ты знаешь, где сейчас его сын? — спросил Фалькон.
— Все еще в Лондоне.
— Что он там делает?
— А как ты полагаешь, что должен делать парень его возраста? — сказал Пабло. — Шляется по ресторанам, барам, ночным клубам. МИ-5 к нему даже девушек подослала, чтобы разговорить. Танцевали ночи напролет, в общем, повеселились.
— Не совсем подходящее поведение для правоверного исламиста, правда же?
— Это может быть для прикрытия, — ответил Пабло. — Даже террористы, совершившие акт одиннадцатого сентября, посещали бары, пили пиво и болтали с девушками.
— И это все, чем он занимается? Никакой другой… активности?
— Шесть месяцев — это обычно минимум, после которого от агента только и можно ожидать активности. Задачу МИ-5 во многом облегчило бы знание предполагаемого задания, и Абдулла выбран в качестве мишени.
— Задание отменено, — сказал Фалькон. — Все это было лишь испытанием верности Якоба.
— Если уж выбран, то это навек, — сказал Пабло. — Но если ты считаешь, что опасность для Якоба и его мишени миновала, то что мешает тебе рассказать нам все начистоту?
— Этого мы с ним не обсуждали.
— Так что же вы с ним обсуждали?
— Он сказал, что поможет мне отыскать сына Консуэло.
— Каким образом он может тут помочь?
— Потому что мне кажется, что концы ведут в МИБГ, — ответил Фалькон и тут же пожалел о сказанном.
— Похищением Дарио они хотели давить на тебя, — сказал Пабло. Взыгравшее в нем любопытство заставило его наконец переступить порог и войти в комнату. — Почему им это пришло в голову?
— Похититель заявил мне, что я «вспомню». Иными словами, что я уловлю связь между похищением Дарио, сына Рауля Хименеса, и другого его сына — Артуро, ныне известного как Якоб, похищения, произошедшего тридцать лет назад, когда Артуро было столько же лет, сколько теперь Дарио. Звонивший сказал, что больше я о них ничего не услышу, как случилось и тогда с Артуро.
— Но все это имеет смысл лишь в личном плане, — сказал Пабло. — Мне хотелось бы понять, что это значит для нас и как это соотносится с нами и нашими делами.
— В том-то и смысл, что это задумано как дело, направленное против меня лично.
— Почему? Я не понимаю даже этой личной направленности. С какой целью? Ведь ты и сам этого не знаешь, правда? То есть я понимаю схожесть ситуации Артуро-Якоба и Дарио, у обоих — общий отец и так далее, но мотива к похищению я все же не вижу.
— Мотива иного, чем положить конец моим отношениям с Якобом? — спросил Фалькон.
— Ну, это не удалось. В Осуне, как мы это наблюдали, между вами установилась даже большая близость.
— А может быть так: те, кто наказал Якоба, завербовав его сына, наказывают и меня, похищая Дарио, мальчика, который стал мне почти что сыном?
— Те? Кто это «те»?
— Я имею в виду МИБГ.
— А этих «тех» ты знаешь? — спросил Пабло с внезапным подозрением. — Знаешь людей, которые это делают?
— Нет. Откуда мне знать?
— Но эти «те» тебя знают. Ты ведь не только о Якобе думаешь. Твое внимание рассеяно, правда? По-моему, так.
Начиная с Лондона и прошлой субботы о Якобе он думал только в машине, когда подвозил Консуэло домой, и до него вдруг дошел смысл фразы «вы вспомните». За последние семьдесят два часа на передний план его сознания выдвигались различные вещи, но фон, задний план, оставался постоянным. Когда передний план сдвигался и исчезал, вперед выступал Дарио.
