Левая рука Сержанта Че была выбита из плечевого сустава и так вывернута, что казалась чужеродной. Но ладонь этой искалеченной руки сжимала корпус гранаты, которая во всем мире известна, как «ананаска» или «лимонка», а в справочниках значится, как оборонительная граната Ф-1. Пистолет, огромный «дезерт игл», Вонючка заткнула за пояс, и свободной правой бросила в сторону противников что-то небольшое. Брошенный ею предмет до Сергеева не долетел, но он знал, что именно упало на пол в нескольких шагах от их укрытия.
– Не попала! – крикнула она. – Это кольцо, Мигель! Веришь? Мне врать незачем!
– Верю! – крикнул Сергеев в ответ, переходя на английский. Времени на синхронный перевод просто не было. – Ты хочешь умереть вместе с нами?
В глубине закрепленного джипа заныл Базилевич.
– Ты ушел от меня на Кубе, Мигелито, – отозвалась Вонючка тоже на английском, со своим характерным и тяжелым испанским акцентом. – А должен был умереть еще тогда. И ты снова пытаешься меня надуть! Я женщина гордая! Выходите! Давайте-ка, выползайте из норы, крысы! Бросайте оружие и будем разворачиваться. На полосе нас ждут! Кубинец будут счастлив вашему возвращению!
К удивлению Сергеева, Хасан подчинился приказу почти мгновенно. Он возник у противоположного борта, только автомат не бросил, а просто опустил ствол вниз. Делать было нечего, Сергеев тоже встал, не выпуская из рук оружия.
Вонючка невольно сделала шаг назад и попала в полосу света, льющуюся через пробоину в фюзеляже, и Михаил, который до этого не видел деталей из-за контрового света от открытой аппарели, поразился тому, насколько плохо выглядела Сержант. Так мог выглядеть человек, попавший под грузовик – заплывшее лицо, рассеченная до кости бровь, рваная рана на щеке, а когда Вонючка оскалилась, он заметил, что она лишилась и передних зубов. Но тот глаз, который еще мог на них смотреть, был полон такой ярости и ненависти, что Сергееву невольно стало не по себе.
– Ты хочешь заставить нас посадить самолет? – спросил он, перекрикивая шум. – Для нас это смерть! Не лучше ли умереть, как мужчины? Вместе с тобой, Сержант! Ты для этого вполне годишься!
Вонючка попыталась пожать плечами и перекосилась от нестерпимой боли в выбитой руке, но тут же овладела собой.
– Как захочешь, Мигелито! Бросайте свои игрушки и решайте! Ваша жизнь у меня в руках.
– Да, я вижу, – неожиданно громко просипел Хасан. – Твоя жизнь в наших руках, женщина. А ты – в моих…
Сергеев никогда не видел такой быстрый и настолько эффективный спурт. Хасан, помятый и обессиленный событиями последних дней, стартовал, как двадцатилетний спринтер, накачанный анаболиками по самые зрачки. Рывок его не был рывком отчаяния, он, как настоящий профессионал, просчитал решительно все, оставив на неудачу обнадеживающие пятьдесят процентов из ста. А это вполне приличные шансы, Сергееву зачастую приходилось действовать при куда менее удачном раскладе. Аль-Фахри атаковал Вонючку со стороны заплывшего, невидящего глаза, что дало ему доли секунды преимущества, но в таких ситуациях как раз доли секунды и решают все. Руки араба сомкнулись на бедрах Сержанта, и искалеченная рука с гранатой оказалась в тисках. Вонючка взвыла от боли, а Хасан уже несся, не выпуская ее из объятий, прямо к распахнутой в небо аппарели. Сергеев тоже начал движение, но угнаться за Аль-Фахри он не мог: так безнадежно опоздавший защитник семенит вслед за поймавшим кураж форвардом. Араб выскочил на погрузочную площадку, словно курьерский поезд на перегон, и продолжал бежать к её краю. Сергеев невольно протянул руку, как будто бы пытаясь остановить Хасана, но тот был слишком далеко! Вот еще шаг…
Аль-Фахри разжал руки и начал опрокидываться на спину, смешно тормозя ботинками по рифленому металлу пола, а Вонючка по инерции продолжала лететь спиной вперед, раззявив рот в крике. Аппарель под ней закончилась, а ее ноги все еще не чувствовали под собой пустоту, и тут она вспомнила о гранате и разжала пальцы, но было поздно. Сергеев поймал ее безумный взгляд, и в тот же момент она канула вниз, словно брошенный в пруд камень, вслед за бесполезной уже «лимонкой».
Аль-Фахри едва не вылетел вслед, но успел схватиться за болтающиеся троса и завис над пустотой тремя четвертями тела. Воздушный поток, вихрящийся у хвоста, подхватил его и приподнял, словно перышко. Влажные руки араба заскользили по плетеному металлу, и он начал сползать за край, не спуская глаз с Сергеева, но при этом не говоря ни слова.
Михаил почти не колебался. Почти. Он сделал шаг и, нагнувшись, ухватил трос и рванул его на себя. Аль-Фахри швырнуло вниз, как сбитый истребитель. Он сильно ударился грудью о кромку аппарели, но через секунду уже был на полу платформы, в безопасности. Сергеев помог ему подняться. Хасан держался за ушибленные ребра и не мог наладить сбитое дыхание. Воздух с сипением вырывался из него и каждый вздох явно был мучителен. Араб сделал несколько шагов и, разевая рот, сел, привалившись спиной к простреленному колесу «лендровера». Сергеев упал рядом и увидел, как из второго джипа осторожно высунул голову осмелевший Базилевич.
Хасан продолжал шумно дышать. Сергеев положил ему на плечо руку и сказал на фарси:
– Спасибо.
Аль-Фахри сдержал дыхание, скосил свои черные, демонические глаза и ответил по-русски, практически без акцента:
– Теперь квиты. Послушай, или мне кажется, но дышать стало легче!
И повел своим породистым носом из стороны в сторону, раздувая нодри, словно принюхиваясь.
Сергеев невольно ухмыльнулся и тут же, неожиданно для себя, заразительно засмеялся, поглядывая на араба, и тот, несмотря на боль в груди, тоже захохотал. Базилевич закрутил головой и несмело захихикал, глядя на них обоих…
И в этот момент замолчали моторы…
* * *
Крутов знал, что власть – это всегда одиночество.
Рядом с тобой будут те, кто хочет что-то получить.
И те, кто хочет погреться в лучах чужого могущества.
Но очень мало тех, кто любит тебя, тех, кто рядом с тобой просто так – ни за что. С каждым годом бескорыстных будет становиться все меньше, и к этому надо быть готовым.
Зато будут множиться другие: алчные, ждущие подачки, куска со стола. Предатели всех мастей, властолюбцы, а еще – разнообразные прихлебалы, льстецы, карьеристы, фанатики, смысл жизни которых в бездумном, восторженном подчинении приказам хозяина.
Вся пищевая пирамида – от планктона до гигантов весом в сотню тонн, плавала в огромном кремлевском аквариуме, порой не отделенная от президента ничем, даже виртуальной стеклянной стеной. Он окружил себя бывшими сослуживцами, которым, хоть с натяжкой, но можно было доверять – люди, привыкшие к дисциплине и подчинению, предают не в пример реже анархистов. Хотя и они тоже предают, и последствия их измены гораздо более страшны и разрушительны, но все же Крутову было легче прогнозировать поведение тех, чей алгоритм мышления вырабатывался в одних с ним условиях.
Постоянно окруженный собственной гвардией, Александр Александрович взирал на мельтешение царедворцев отстраненно, даже с некоторой апатией, наблюдая равнодушно, как некоторые рыбки, еще вчера бывшие пузатой мелочью, по его воле или по его же недосмотру, начинают расти и превращаются в гигантов. И при первом же наезде со стороны власти, сдуваются, теряя гонор и размер, словно воздушные шарики после праздника, становясь мягкими, податливыми и покорными.
Или исчезают, забиваются в тайные норки, где отложен запас на «черный» день, и там, в тишине и безвестности, догрызают припасенные косточки.
Крутов осознавал, что власть развращает людей, а абсолютная власть развращает людей абсолютно, но все-таки надеялся, что может остаться самим собой. Не превратиться в бронзовый бюст еще при жизни, что совсем просто сделать в потоках льющейся со всех сторон круглосуточной осанны, а сохранить обычные человеческие черты.
Вот Дед – тот не «забронзовел», а до конца остался живым человеком. Пьющим без меры, все более и более скатывающимся в болото старческого маразма, окружившим себя плохими советчиками и изощренными ворами, но – человеком. И так и не выпустил из рук бразды власти – ему не дали выпустить до самого последнего момента, неважно из каких побуждений, но не дали, и Дед, умирающий, разваливающийся на части, не бросил все на произвол судьбы и непрогнозируемого электората, а передал державу в надежные руки. В очень надежные руки, способные привести страну к благополучию и процветанию.
«Это к вопросу об управляемости, – подумал Александр Александрович, улыбаясь в темноту краешками губ. – У нас всегда выбирают управляемого ставленника, так проще ощущать собственную мудрость и полагать себя защищенным. А ведь на самом-то деле человек управляем только до той поры, пока не ощутил запах власти. И стоит этому волшебному аромату достичь ноздрей избранника, как сбрасываются маски, расклады меняются: все, что вчера было в диковинку – становится привычкой. Появляются толпы собственных поклонников, прихлебателей и летописцев, а это приятно – по себе знаю.
