Русские же, потратившие столько усилий для соединения с Лауд оном, не только не видели осуществления намеченных планов, но и не получали от своих союзников никакой помощи. Прусский король маневрировал с поразительной быстротой и смелостью, хотя и соблюдал осторожность. При этом он жаловался на «невозможность увидеть хоть что-нибудь из-за полчищ казачьей сволочи» (1 августа). Тем не менее благодаря умелым маневрам Фридрих сумел прервать сообщение между австрийцами и русскими и принудить последних уйти за Одер.
17 августа король разделил свои силы: сам с 40 тыс. чел. оставался в Вальштадте, а против Лаудона послал маркграфа прусского Карла с 30 тыс. В русской главной квартире посчитали, что он чрезмерно рискует, оказавшись в некотором роде между двух огней, и было решено атаковать его позиции. Оставив достаточное охранение своего лагеря, русские за один ночной марш утром 19-го вышли к Яуеру, но не обнаружили неприятеля. Что касается Лаудона, обещавшего следить за Фридрихом, то он, опасаясь обходного маневра пруссаков, отступил на Фрейбург. Таким образом, русские оказались словно подвешенными в воздухе, не встречая среди этой неведомой для них страны ни врагов, ни союзников. А прусский король со своими 70 тыс. беспрепятственно маневрировал между двумя армиями, каждая из которых равнялась его собственной, поскольку у Лаудона было 75 тыс. чел., а у Бутурлина — 50 тыс.[302]. Такое попустительство, конечно, менее простительно австрийцам, как более сильным.
Русские были раздражены и утомлены столь бесславной войной. Бутурлин относил на свой счет слова Салтыкова: австрийцы хотят, чтобы другие таскали для них каштаны из огня. В связи с этим уместно привести свидетельство самого Фридриха II, хотя и несколько сомнительное: «Чтобы не подвергать себя опасности, г-н Лаудон никогда не выходил за пределы предгорий, и ему всегда удавалось оставлять для союзников Австрийского дома самые опасные предприятия»[303].
Тем не менее 24 августа Бутурлин занял Яуер, а 25-го под Хохенфридбергом соединился с частью австрийской армии. Лаудон приехал к нему собственной персоной и, как младший по чину, поступил под его команду. Теперь оставалось только совместно и всеми силами идти на Фридриха.
Король занимал сильную позицию у Бунцельвица. Речка Штригау защищала его лагерь с севера и запада, а ручей Швайденвассер — с востока. Лагерь был укреплен со всех сторон ретраншементами, палисадами, редутами, батареями, рогатками и поваленными деревьями[304]. Кроме того, Фридрих мог получать из Швейдница подкрепления людьми и снаряжением.
Позиции австрийской армии находились с южной стороны, позади деревни Кунцендорф, а Бутурлина — с западной, к югу от Штригау, по обеим сторонам одноименной реки. На северной стороне разместились корпуса Чернышева и Берга и один австрийский корпус. Только восточная сторона оставалась свободной, поскольку для ее занятия пришлось бы окружить крепость Швейдниц, на что у Бутурлина даже совместно с Лаудоном не имелось и половины необходимых сил.
Не было возможности ни блокировать столь обширный лагерь, защищенный речками и болотами, ни штурмовать его. Таким образом, Фридрих имел все преимущества на своей стороне. Если бы он не положил себе за правило придерживаться оборонительной тактики, то сам мог бы напасть на одну из осаждающих армий, прежде чем другая смогла бы прийти к ней на помощь. Теперь именно он определял все передвижения своих противников.
Сначала Лаудон решил произвести штурм 27 августа. 29-го Бутурлин собрал военный совет, на котором присутствовал и австрийский командующий. Он весьма настойчиво заявлял, что именно сейчас можно завершить войну одним ударом. Русские генералы колебались. 30 августа, как пишет шевалье Менаже, военный агент Франции, «при появлении г-на Лаудона все приветствовали его и изъявили полное с ним согласие, однако каждый день происходят какие-то отдельные советы, отменяющие вечером то, что было решено утром»[305]. Рассказ самого Фридриха II как будто подтверждает это свидетельство — по его словам, оба командующих решили назначить штурм на 1 сентября: «Г-н Бутурлин, проводивший много времени за столом, где вино текло рекой, в минуту веселья и с бокалом в руке согласился с предложением г-на Лаудона. Была написана диспозиция, которую послали всем старшим начальникам, и г-н Лаудон возвратился к себе весьма довольный русскими, а г-н Бутурлин улегся спать. Проснувшись и вопросив собственное свое чувство осторожности, он отменил уже отданные приказы, не без оснований опасаясь, как бы австрийцы не принесли в жертву его армию, тем паче что ежели все предприятие завершилось бы конфузней, то вина и позор пали бы исключительно на русских»[306].
Свидетельства, представленные недавно г-ном Масловским, показывают все это дело в совершенно ином свете. По его мнению и в соответствии с «Журналом военных действий» (запись от 4 сентября), атаковать намеревались русские; Лаудон, прибывший в главную квартиру Бутурлина 2 сентября, напротив, возражал. Он говорил, «что, хотя и постановлено было с общего согласия неприятеля атаковать и крепость Швейдниц бомбардировать … но, находя в том великое затруднение и мало пользы, к тому же видя невозможность обеим армиям быть в соединении за крайним недостатком фуража … Лаудон требовал оставить ему до десяти пехотных полков, два конных (один гусарский и один кирасирский), под командою генерал-поручика графа Чернышева, а остальной нашей армии предложил, отделясь, и особо свои операции производить, напротив чего он, барон Лаудон, отдает генерал-поручика Бека в его (Бутурлина) команду, придав ему к оной еще 30 эскадронов конницы с тем, однако ж, чтобы сей деташемент за реку Одер не заводить …»
Трудно понять, какая могла быть польза от всей этой торговли батальонами и эскадронами. С другой стороны, рассуждения, приписываемые Лаудону русскими составителями «Журнала военных действий»,[307] не согласуются одно с другим: недостаток фуража скорее должен был побуждать к наступлению, невзирая на риск, что явилось бы наилучшим из желаемых результатов соединения обеих армий.
Но, как бы то ни было, вплоть до 10 сентября они оставались недвижимы, ограничиваясь лишь случайными выстрелами, даже не достигавшими неприятельских укреплений. Артиллерия бездействовала, поскольку прусские батареи повсюду занимали господствующее положение. 10 сентября Бутурлин дал Лаудону просимое подкрепление (об обмене его на 30 австрийских эскадронов ничего не говорится) и ушел в направлении Яуера. Лаудон, со своей стороны, «почитая для себя опасным оставаться в долине после ухода русских»[308], отступил к горам на свою прежнюю позицию у Кунцендорфа.
Прусский король, оказавшись в одиночестве на необагренном кровью поле сражения, приказал генералу Платену угрожать русским магазинам в Познанском воеводстве, в результате чего было взято в кублинском магазине 5 тыс. телег и 7 пушек.
Фридрих II старался как можно дольше занимать сильную позицию у Бунцельвица: «Если бы запасы провианта позволили армии короля удерживать ее, кампания в Силезии обошлась бы без потрясений, несмотря на грозные приготовления неприятеля; однако швейдницкий магазин, снабжавший армию продовольствием в течение почти всего года, уже приближался к полному истощению»[309]. Припасов оставалось всего на один месяц. 26 сентября король приказал взорвать все укрепления лагеря и оставил в Швейднице 5 батальонов, 100 драгун и выздоравливающих раненых, а сам перешел к Носсену у Мюнстерберга (29 сентября).
Главная русская армия, ослабленная на 18 тыс. чел. уходом корпуса Чернышева, возвратилась за Одер и шла к Познанскому воеводству. Отступление Бутурлина было настоящим подарком для Фридриха II. Никто из его противников так не досаждал ему и не нанес такого вреда, как русские. Ненавистью к ним дышат даже его письма к Вольтеру, например, по поводу книги «История России при Петре Великом»: «Скажите на милость, с чего это вам вздумалось сочинить историю сибирских волков и медведей? <…> Я и не подумаю читать про сих варваров и предпочту ничего не знать о том, что они обитают на нашем полушарии»[310]. Однако русские никак не позволяли ему забыть об их существовании. Именно в этот момент происходило самое важное событие этой «жалкой» кампании. Хотя Лаудону и недоставало решимости для фронтальных атак, и он даже утрировал «кунктаторскую»[311] осторожность Дауна, ему была присуща назойливость мухи — потерпев неудачу, он отступал на недалекое расстояние и быстро возвращался к прежнему месту. Фридриху II никогда не удавалось полностью и надолго избавиться от него. Пока король шел к Мюнстербергу, надеясь приманить за собой Лаудона, австрийский генерал сделал обходной маневр, подошел к Швейдницу и в ночь на 1 октября внезапным штурмом взял его. Из крепости не успели сделать и десяти выстрелов, и потери австрийцев были бы ничтожны, если бы не взрыв порохового склада. Фридрих приписывает большое значение действиям майора Роки, содержавшегося в качестве пленного вместе с 500 итальянскими солдатами австрийской армии. Рока вошел в доверие к командиру гарнизона генералу Застрову и, пользуясь этим, доставил Лаудону сведения, решившие исход штурма. Впрочем, сопротивление, судя по всему, оказалось более серьезным, чем пишет Фридрих: у австрийцев было выведено из строя 63 офицера и 1394 солдата (400 вследствие взрыва). Русские потеряли только 5 офицеров и 92 солдата. Правда, их участие было невелико: из 18 тыс. чел. корпуса Чернышева для штурма отрядили только 800 чел., но зато они шли во главе колонн. Как пишет историк Н. Сухотин, при последовавшем грабеже только русские солдаты соблюдали дисциплину и оставались на бастионах, в то время как их союзники бросились грабить дома и лавки.
