Майкл не упирался. Сыграл что-то очень печальное, плачущее, скорбно-прекрасное, и кивнул мне:
— Это известный русский, вернее, советский композитор Шостакович. Музыка к кинофильму «Овод». А напоследок — оптимизм! Развернувшись к монументу, он произнес:
— Когда вы были юнгой, дорогой капитан, вам не пришлось лазать на реи под эту музыку, вдыхать солоноватый воздух странствий, напоенный этими звуками. Но ведь музыка вечна. А значит, вы слышали ее своим храбрым сердцем, она звала и вдохновляла вас, уважаемый юнга Арсений Семенович.
Все это Майкл сказал для капитана и меня, по-английски, но скрипку держал наготове, и «публика» не расходилась. Тогда он объявил: «Дунаевский. Увертюра к кинофильму „Дети капитана Гранта“».
От свежего порыва этой дерзкой, рвущейся в неведомые дали к простору и счастью музыки, у меня по спине побежали мурашки. Так реагирует моя кожа, когда душа прикасается к чему-то настоящему. То же, вероятно, чувствовали и другие. Уборщица прослезилась, горестно опершись на метлу, а когда Майкл оторвал от струн смычок и быстро поклонился, тряхнув «кудрями», грянули аплодисменты.
Около нас собралась приличная толпа, не желавшая расходиться.
— Прошу прощения, я спешу. У нас еще один визит. — Майкл спрятал инструмент и, подхватив меня под руку, быстро увел в лабиринт тенистых аллей.
— А это — предок барона фон Штоффена. — Советник по вопросам градостроительства при господине Лефорте. Замок Вальдбрунн на его капиталы построен, да и по его проекту. Он нам Белую башню наследовал, а мы ему — шиш!
— Майкл, я опять забыла про свой чемодан. Тащи его сюда, только не урони. Уже в аэропорте намучилась — оформляла как особо ценный груз.
— Так провозят бомбы.
— Тащи, тащи. Пора устроить фейерверк.
Я присела на каменную скамеечку у роскошного, но сильно обветшалого надгробия, изображавшего открытую книгу, где по мраморным страницам было что-то начертано готическим шрифтом. Из-под книги виднелся каменный свиток с планом и часть какого-то инструмента, очевидно, астролябии. Кружевная вязь букв на большой плите почти стерлась и я нагнулась, чтобы разобрать даты. Ого! 1663–1718. Прекрасная карьера для сорока пяти лет!
Майкл вернулся с чемоданом, нарочито изображая утомление. Я-то знаю точно — всего двадцать килограмм весил бронзовый венок, заказанный мной в художественной мастерской Перлашез. На обвивающей лавры ленте выгравированы наши с Майклом имена и цитата из Библии. Что-то о вечной памяти и вечном покое.
— Здорово! Вот куда идет наше общее наследство. Этот веночек стоит, наверно, целое состояние.
— Неужели я выгляжу нищенкой?
— Ах, Дикси, правда, твой сувенир очень подходит к надгробию… Но ведь его стащат. Придется приковать цепью.
— Как это стащат? Украдут? С кладбища?
— Милая, милая моя! Покоящемуся здесь господину, к несчастью, так и не удалось внедрить немецкую щепетильность в душу русского народа.
— Ведь он прожил всего совсем не много! А если бы дотянул до восьмидесяти… как знать!
— Шустрый парень! Наверняка, начал с восемнадцати. Хотелось бы пожать его крепкую руку: прибыть в Россию с почти что нравственной миссией. Строить каменные дома вместо курных изб… Спасибо, брат, отличный пример. Мы с Дикси не дадим погибнуть твоему лютиковому имению. Не распродадим, не спалим, не превратим в пристанище разврата, не бросим на растерзание взбунтовавшихся плебеев, если в Австрии случится коммунистический переворот.
— Будем отстреливаться. Я, кажется, приметила там пушку с горой во-от таких ядер.
Майкл вдруг обнял меня, но тут же отпустил. Не успело мое сердце рухнуть в пятки, а его спина уже удалялась по аллее, ведущей к выходу.
На даче
В гостиницу мы заезжать не стали — ведь на даче у праздничного стола ждала нас хозяйка — Натали, специалист по черной металлургии. Эта профессия прозвучала применительно к женщине, жене музыканта, так ужасно, что Майкл, заметив мое выражение лица, поспешил объяснить:
— Она проработала несколько лет в Министерстве черной металлургии, а потом ушла в детский сад, — надо же было Сашку растить. Так и осталась. Заместитель заведующей.
Я уже целый день в России, но запутываюсь все больше и больше. Собственно, меня ничего не интересует, кроме выполненной, слава Богу, миссии и Майкла с его семейством. Лучше бы, конечно, без семейства. Но все же я научилась не удивляться. Например, «дачному поселку» в пригороде Москвы. Где на маленьких участках догнивали деревянные дома послевоенной застройки с туалетами в виде… Ну, в общем, при том бароне, что работал у Лефорта, наверно, уже было что-то более цивилизованное.
Но цвела сирень и жасмин, буйствовали кусты пионов, а стол, выставленный под яблони, ломился от еды, будто меня и впрямь принимало семейство баронов в своем венском поместье. При этом — никакого светского этикета — сплошное радушие и свобода общения.
Наташа, Натали… Ах, как бы мне хотелось, чтобы ты выглядела похуже. Мой зоркий женский глаз уловил небольшие переборы в косметике, чересчур нарядный для садового приема фасон крепдешинового платья и не слишком ухоженные ноги в открытых туфлях. Но ямочки на щеках! Губки бантиком, чудная, детская улыбка и соблазнительная пропорциональность невысокой, подвижной фигурки.
Она радушно щебетала, заставляя мужа переводить, пододвигала мне блюда, прося отведать. Немыслимо — ведь все это приготовила она сама! А еще убрала в домике, сделала прическу и, наверно, уже налету успела мазнуть короткие ногти перламутровым лаком. Мне захотелось сделать этой женщине что-то приятное и я достала коробочку «Коко Шанель» и браслет с чеканными эмблемами парижских достопримечательностей. Интересно, я не думала о ней, покупая эту вещь, а любимые духи взяла на всякий случай, но теперь радовалась, глядя, как русская женщина ахала над моими незатейливыми подарками.
— А у вас, Натали, замечательный муж. Он, наверно, рассказывал про наши приключения… Это чудо, что мы оказались родственниками.
— Муж хороший, — она погладила рыжую голову и на мгновение прижалась к сидящему рядом Майклу. И он нежно поцеловал ее в щеку. — Миша просто замечательный. Он очень талантливый и очень скромный.
— Я не буду переводить: жена меня хвалит. (Так раньше дублировали у нас иностранное кино: «беседуют» или «ссорятся» в то время, как на экране проходил огромный диалог.) Наташа добрая и мужественная женщина. Чтобы иметь семью, наша женщина должна быть сильной и жертвенной, — он посмотрел на жену и что-то сказал ей с улыбкой. Посмотрел преданно и ласково. Майкл гордился своей Натали. Я, наверно, заметно взгрустнула от вида семейных радостей, и чуткий Артемьев тут же изменил тон. — У нас есть такой анекдот: к русскому приходит в гости иностранец и восхищается: «У вас прекрасная горничная — дом в полном порядке». Они выходят в сад: «У вас отличный садовник», — говорит гость. Садятся за стол и гость не удерживается от комплимента: «Великолепный повар!». Да что вы, — вздыхает хозяин, — это все моя жена. Я любезно засмеялась над этой жуткой шуткой, а Майкл что-то сказал Натали. Та тоже засмеялась и зашептала мужу на ухо, касаясь его губами. Он стал возражать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
