— Спасибо за совет, комиссар… Славные у вас лошадки!
Он вскинул голову:
— Настоящие орловские… На весь мир знаменитые!
Мы тронулись дальше, а мой адъютант Шевченко сказал:
— Похоже, ребята не очень-то обстрелянные.
— Почему?
— Придают значение пустякам. Одиночным самолетам.
— Странно, Шевченко… Вы считаете это пустяками? А ведь неприятная штука, когда здесь вот, в степи, где и укрыться-то негде, налетит на тебя коршун и начнет из пулемета клевать…
Я не успел закончить фразу: Косолапов резко затормозил и, приоткрыв дверцу, наполовину высунулся из машины.
— Летят, стервятники… А жаль, товарищ полковник, до станции Мармыжи остается только семь километров. Там есть где укрыться… А тут?
Я тоже выглянул из «эмки»: шестерка вражеских истребителей низко шла над степью, держа курс на Мармыжи.
Пилот головной машины, по-видимому, заметил нашу «эмку» и стал делать разворот, а остальные пять самолетов, как гуси, последовали за головным.
— А не дать ли нам полную скорость? — торопливо спросил Шевченко.
Я удивился этому предложению:
— Зачем? Вы надеетесь уйти от самолета?
— Главное, и в сторону некуда свернуть.
— Что ж, остается ждать.
Головной истребитель снизился до бреющего полета и пошел вдоль дороги прямо на нашу машину. Оставались какие-то секунды… Сейчас пулеметная очередь грянет по «эмке». Времени на дальнейшее раздумье у нас не оставалось: одновременно и без всякой команды мы выскочили из машины, отползли в сторону на десять-пятнадцать метров и легли в снег. Косолапова с нами не было, он проворно юркнул под машину, надеясь, что его защитит мотор.
Один за другим самолеты проносились так низко, что у дороги на гребне сугроба вихрился снег. Пулеметные очереди решетили и коверкали нашу «эмку» вдоль и поперек. Наконец-то грянула очередь из последнего, шестого, самолета. Потом истребители сблизились, выровняли строй и стали набирать высоту.
Шевченко вскочил на ноги, бросился ко мне:
— Вы живы, товарищ полковник?
Я тоже поднялся.
— Цел и невредим!.. А вы?..
Он внимательно рассматривал у меня под ногами снег, встряхнулся, глянул себе под ноги: нет, на истоптанном сугробе не было видно ни капли крови.
— Удивительный случай, товарищ полковник… Шестерка самолетов, обстрел в упор, и ни одной царапины… Чудо!
Я бросился к машине. Что с Косолаповым? Из-под «эмки» были чуть видны его ноги. Я крикнул ему, но он не отозвался. Жив ли он?..
Как-то сразу ко мне возвратилось то ясное, легкое спокойствие, которое приходит после пережитой опасности. Собственно, случай представлялся мне самым обычным: самолеты противника возвращались с задания, они не расстреляли всех патронов и завернули на нашу «эмку» с целью разрядить оставшиеся заряженные ленты. Мне даже и в голову не пришло, что шестерка истребителей может возвратиться. Такой ли группе самолетов охотиться за одиночной машиной?
Но она возвратилась. Как видно, гитлеровцы сочли нашу «эмку» немалой добычей. Они решили повторить заход… Я услышал встревоженный голос Шевченко:
— Они опять идут!..
Оглянувшись, я увидел, что теперь эта группа самолетов приняла другой боевой порядок, если в первом заходе они шли кильватерной колонной, строго следуя за головной машиной, и каждый летчик, наблюдая визуально, вел прицельный огонь, то сейчас они разбились попарно и построили свой боевой порядок для атаки углом.
Мы снова попадали в снег… Если бы знать, что они возвратятся! Пожалуй, мы успели бы замаскироваться. До чего же глупое и отчаянное положение — распластаться на снегу, на совершенно открытой местности, и ждать, являя собой отличную мишень, когда тебя прострочит пулеметная очередь!
Я думал о Косолапове. Наверное, убит. На мой оклик он не отозвался. И еще я успел подумать о том, что гитлеровцы, безусловно, отработали план второй атаки: два правофланговых самолета, один за другим, пошли на моего адъютанта, — он лежал в тридцати метрах от «эмки», — центральная пара шла на машину, левофланговая — на меня.
Считанные секунды… Как много мыслей успело пронестись у меня за это неуловимо короткое время! Я бежал в сторону от дороги, проваливаясь по колено в снег, ожидая, что пулеметная очередь раздастся, когда я успею добраться до высокого сугроба у межи… Двадцать-тридцать шагов… Но разве у сугроба было безопасней? Нисколько. Просто нам нужно было рассредоточиться. А пулеметная очередь хлестнула чуточку раньше, чем я ожидал. Пули прожужжали над моей головой и у ног, и на сугробе всплеснулись узенькие дымчатые струйки.
Я упал лицом в снег, упал бессознательно, будто на самом деле срезанный пулеметным огнем. Второй самолет шел еще ниже первого. Я слышал, как пули с шипением перечеркнули сугроб у моей головы и глухо зацокали о мерзлую землю.
Пронесло!.. Неужели даже не ранен? Правильно сказал Шевченко — чудо! Но если мы оба уцелели и теперь, после второго залета, тем более это следовало назвать чудом…
Я перевернулся на спину, глядя в безмятежно ясное небо, прислушиваясь к дальнему, приглушенному гулу моторов. Неужели эти коршуны возвратятся еще раз? О, сколько чести, Александр Ильич, — за тобой охотится целая группа самолетов! Что ж, пусть возвращаются: они увидят, что «жертва» лежит вверх лицом и не шелохнется.
Как сильно и радостно ощущение жизни! Снег пахнет, будто спелый разрезанный арбуз, воздух бодрящей волной наполняет легкие, синяя даль неба ласкова и мила… Но что это? Где-то снова перекатывается, приближаясь, гул самолета?
Я приподнял голову: нет, я не ошибся — с запада, со стороны Мармыжей, к нам приближался одиночный самолет. Вот он взмыл над нашей «эмкой», сделал крутой разворот, резко наклонив плоскость, очертил правильный круг. И до чего же был он подлым, шельма, этот гитлеровский «ас» — не поленился в третий раз возвратиться, проверить, все ли мы мертвы…
Что ж, думал я, радуйся, мерзавец, но мы еще доберемся до тебя!
Самолет отвернул в сторону, стал набирать высоту и вскоре скрылся за горизонтом.
Я встал, отряхнул снег, осмотрелся. Радостно что-то крича, ко мне подбежал Шевченко.
— Подождите адъютант… Что за вопли?
Глаза его сияли, на щеке застыла слеза:
— Да как же не вопить, не радоваться… вы — живы!
Он схватил полу моей куртки:
— Смотрите: одна… две… три… Да, три пули прошли сквозь куртку! Вот и брюки на коленях оборваны. Ну, Александр Ильич, мы с вами как будто заговоренные.
— А что же с нашим Мишей?
Шевченко метнулся к машине, громко позвал:
— Миша… Мишенька!.. Вылазь, приехали!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
