Он рассказал Сабе, что его любимый город был спроектирован самим Александром Македонским и что он задуман в виде огромной шахматной доски. Много столетий его называли жемчужиной Средиземноморья. До войны, по его словам, таверны и кафе были повсюду, а также самые шикарные магазины одежды на всем Ближнем Востоке.
– Вон там находятся несколько замечательных магазинов на любой вкус. Некоторые очень дорогие и почти не хуже парижских. Там, – он показал в сторону моря, – рыбный рынок. А там банки. А вон там, в улочках, – он сделал неопределенный жест, – там живут все плохие девушки.
– Их тут прорва, – добавила Элли.
Тарик стал рассуждать, можно ли найти город, настоящий город, без разных там греховных, злачных мест. Тогда молодым людям было бы незачем вообще выходить из дома.
– Ты его не слушай. – Элли с громким смехом закрыла руками уши Сабы, сидевшей впереди. – Он вообще испорченный и развращенный тип, а ты юная и чистая девушка.
– Мои любимые улицы, – продолжал свои объяснения Тарик, – находятся там, внизу, у моря. Обычно на них всегда торгуют арахисом, всегда открыты магазины и кафе, доступны различные развлечения. Но теперь люди нервничают и стараются не выходить из дома после наступления темноты.
– Лично я не нервничаю. – Благоухающая ароматами Элли выпрямилась и сжала руку Тарика. Ее дыхание участилось. Чуткая Саба увидела это и услышала.
– Я тоже не нервничаю, – сказал Тарик. – Сейчас на Ближнем Востоке всюду опасно, так что уж лучше я останусь в Александрии с двумя красивыми женщинами.
– Льстец! – В хрипотце Элли прозвучала страсть, затем последовала россыпь поцелуев, шорох одежды, вздохи. Тарик замолчал, а Саба сидела так близко от влюбленных, что чувствовала одновременно смущение, возбуждение и легкий шок. Неужели Элли не слишком старая для любви? Ведь ей больше сорока!
Минут через десять такси замедлило ход. Тарик сообщил, что они приехали на Корниш. Жаль, что Саба не может его увидеть во всем великолепии. Летними вечерами тут все сверкает, словно гигантское ожерелье, и полно народу, не только солдат.
Саба опустила стекло, вдохнула ноздрями свежий запах моря, услышала плеск волн. Мимо процокала черная лошадь, и Саба вздрогнула от неожиданности. Единственный свет исходил от маленькой угольной жаровни на дне повозки, рубиновое пятно двигалось во мраке. За полузадернутыми занавесками обнималась парочка.
Откуда-то возник мальчишка с лотком, где лежали дешевые ручки и браслеты.
– Добро пожаловать, миссис королева. – Он сунул лоток прямо в окно медленно двигавшегося такси. – Инглиш корошо. – Худенькие пальцы, унизанные дешевыми кольцами, изобразили знак «V». – Немец плоко. Черчииил корошо. Гитлер очень плоко. Пожалуйста, поглядеть. – Склонив голову набок, он с мольбой глядел на них.
Тарик засмеялся и дал ему монету.
– Превосходный дипломат, знает, что надо говорить. Знает реальную мировую экономику.
– И очень разумный, – добавила Элли. – Когда абсолютно не имеешь представления, с какой стороны твой хлеб намазан маслом… Ну вот, дорогая, ты видишь? – Элли шутливо ущипнула Сабу. – Вон там… Клуб, – шепнула она и показала на слабую полоску света среди темных построек.
– Я стараюсь никогда не смотреть на корабли, – сказала Элли, когда они шли к клубу. – Слишком уж они вгоняют в депрессию. Мужчины и их чертовы войны. – Грубое слово выскочило из темноты, поразив Сабу. Оно так не вязалось с тщательной косметикой Элли, с ее преклонением перед Пату.
– Извиняюсь за французский. – Элли слегка коснулась локтя Сабы. – Выскочило случайно. Я хотела сказать другое – давай радоваться жизни и брать от нее все, пока есть возможность. Тут нет ничего плохого.
По телу Сабы, словно электричество, пробежала дрожь предвкушения. Элли права: тут нет ничего плохого. Страх вернется, и довольно скоро.
…Ей улыбнулся швейцар-нубиец, когда она входила в двери клуба; его зубы казались синими в свете покрашенных в синий цвет ламп. Саба услышала вой джазовой трубы, звяканье стекла, непрерывный гул разговоров. Она посмотрела на часы. Девять тридцать пять.
– Он приедет к десяти, – шепнула Элли. – По крайней мере, мне так сказали.
– Кто? – С ее стороны было наивно делать вид, что она не поняла, но мысль об ожидании была невыносимой.
– Не прикидывайся дурочкой. – Элли в шутку щипнула ее. – Он.
– Ах, он. Что ж, это будет приятно. – Словно он был обычным парнем, а этот вечер тоже был самым обыкновенным. Все-таки некоторые эмоции были слишком сильными, чтобы ими делиться. Особенно теперь и, возможно, не с Элли. С кем угодно, только не с ней. Ведь Саба знала ее совсем мало.
Тарик шагал впереди, разгребая руками, словно волны, сигаретный дым. В зале стояло много столов, освещенных крошечными свечами, горевшими в стеклянных чашах. За столами сидели в основном военные, часто с подружками на коленях. Звучали всевозможные языки – американский, французский, австралийский, греческий.
В углу был бар. Рядом небольшая сцена, где, обмотавшись проводом микрофона, извивался египетский певец; он не пел, а буквально рыдал песню «Поспешишь – людей насмешишь»[108] с таким ужасным акцентом, словно пел на другом языке. За сценой сидела пожилая леди. Половина ее лица была выхвачена из темноты слабым светом. Она глядела на певца с явным неодобрением.
– Фаиза, – шепнул Тарик.
На Фаизе было лиловое вечернее платье, сверкавшее и переливавшееся в неярком свете. Ее волосы были окрашены хной в ярко-рыжий цвет, на губах кроваво-красная помада. На ее коленях возлежал великолепный серый персидский кот, такой же холеный, как и его хозяйка. На его шее сверкал камнями поводок. Он с презрением взирал на пары, танцевавшие щека к щеке.
Еще в машине Тарик рассказывал, что Фаиза была почти так же знаменита, как его обожаемая Умм Кульсум. Как и Умм, она родилась в бедной семье и, чтобы петь, одевалась мальчишкой. Фаиза была, по его словам, настоящей артисткой: она пела суры Корана, долго и упорно училась. Еще она была в большой дружбе с мистером Озаном.
Когда певец в последний раз мучительно взвыл и замолк, Фаиза огляделась по сторонам и, заметив их, царственным кивком подозвала к себе.
– Я знаю, кто ты, – сказала она Сабе и пристально посмотрела на нее. Ее огромные черные глаза были подведены углем и чуточку слезились от жары. Потом она махнула рукой, зазвенели браслеты. – Пойдешь со мной наверх. А вы ступайте танцевать, – сказала она Тарику и Элли.
Она взяла с края сцены керосиновую лампу и уверенно направилась через небольшой клуб, набитый посетителями.
– У меня наверху апартаменты, – сообщила она Сабе. – Там и побеседуем.
