в убийстве Руперта Бартоломью.
Хэнли вскрикнул. Латтьенцо пристально посмотрел на него.
— Вы что-то сказали, мистер Хэнли? — спросил он.
— Нет-нет. Ничего. Извините.
Бен Руби сказал:
— И все равно, вы понимаете… то есть нельзя же игнорировать… я хочу сказать, что сцену-то он устроил, так? То есть она ведь заставила его через это пройти, без шуток. И его финальная речь, и то, как он себя вел. Я хочу сказать, что он — единственный из нас, у кого, можно сказать, был мотив и возможность… то есть…
— Дорогой мой Бен, — устало сказал Латтьенцо, — все мы в общих чертах знаем, что ты хочешь сказать. Но когда ты говоришь «возможность» — что именно ты имеешь в виду? Возможность убить? Но мистер Аллейн говорит нам, что он пока еще не обвиняет преступника с кинжалом и фотографией в убийстве. А мистер Аллейн, как бы то ни было, производит на меня впечатление человека, который знает, о чем говорит. Я хотел бы спросить мистера Аллейна, связывает ли он Марию, арестованную за эту мерзость с кинжалом, с убийством, и если да, то какова эта связь. Или мы должны предположить, что Мария, вернувшись в комнату с горячим питьем, обнаружила мертвое тело и под влиянием вдохновения спустилась вниз, взяла со стены кинжал, забрала фотографию оттуда, куда она ее положила, вернулась в спальню, совершила этот чудовищный поступок, а потом подняла тревогу? Это и есть, как выразился бы дорогой Бен, ваша история?
— Не совсем, — сказал Аллейн.
— А! — сказал Латтьенцо. — Я так и думал.
— Я не говорил, что мы не подозреваем ее в убийстве — наоборот. Я лишь сказал, что она была арестована по обвинению в том, что искалечила тело, а не по обвинению в убийстве.
— Но это обвинение может быть предъявлено?
Аллейн молчал.
— Это равносильно тому, чтобы сказать, — произнес Бен Руби, — что вы считаете это дело тайным сговором, и что Мария — один из участников этого сговора, и что один из нас… я имею в виду людей в этом доме… является главным обвиняемым.
— Да.
— Прелестно! — воскликнул мистер Руби.
— Мы услышим что-нибудь еще? — спросил мистер Реес. — В конце концов, помимо того, как повела себя Мария, мы не узнали ничего нового, не так ли? Например, нам не известно, удалось ли вам очистить кого-либо из нас от подозрений. В частности этого молодого человека — Бартоломью.
— Монти, дорогой мой, — сказал сильно побледневший Латтьенцо, — как же ты прав. И тут я хотел бы настоятельно заявить, что я неистово протестую против любого предположения, скрытого или явного, о том, что этот несчастный мальчик способен на такое преступление. Мистер Аллейн, я умоляю вас подумать! Что мы должны будем принять согласно такой теории? Подумайте о его поведении.
— Да, — сказал Аллейн, — подумайте о нем. Он совершает то, что по сути равняется публичным объявлением о разрыве с ней. Он выставляет себя в самом ужасном свете как потенциального убийцу. Он даже пишет ей угрожающее послание. Он очень старается не обеспечивать себе алиби. Он теряет сознание, его ведут наверх, там он приходит в себя и спешит в ее спальню, где усыпляет хлороформом и душит свою жертву, а потом возвращается к себе.
Латтьенцо пару секунд пристально смотрел на Аллейна. Его лицо снова порозовело, он слегка вскрикнул и схватил Аллейна за руки.
— А! — воскликнул он. — Вы согласны! Видите? Вы видите? Это невозможно! Это нелепо!
— Позвольте, я кое-что скажу, — сказал Хэнли, обращаясь к мистеру Реесу. — Я о добродетельном негодовании со стороны этого красавчика. Очень трогательно и все такое. — Он бросил взгляд на своего работодателя, а потом на Латтьенцо. — Человека можно простить за то, что он делает свои собственные выводы.
— Хватит, — сказал мистер Реес.
— Что ж, хорошо, сэр. Сказано достаточно. Но я хочу сказать… В конце концов, хочется ведь быть официально вне подозрений. То есть возьмем, к примеру, меня. С того времени, как вы проводили мадам наверх и она выставила вас с Марией из комнаты, и до того, как Мария вернулась и нашла ее… мертвой… я был в столовой и в холле, успокаивал гостей, разговаривал с Лесом, рассказывал вам про состояние озера и составлял для Леса список гостей. Я никак не мог, — говорил Хэнли все громче, почти истерично, — побежать наверх и убить мадам, а потом вернуться как ни в чем не бывало, чтобы поторапливать уезжающих гостей и бегать туда-сюда с зонтом. И в любом случае, — добавил он, — у меня не было ключа.
— Ну, что касается этого, — сказал бен Руби, — то она сама могла тебя впустить, и я не имею в виду ничего плохого. Просто чтобы расставить точки над «i».
— Большое спасибо, — горько сказал Хэнли.
— Вернемся к ключам, — медленно сказал мистер Реес, все еще вертя в руках свои ключи, словно чтобы проиллюстрировать свою точку зрения. — Третий ключ, ее ключ. — Он обратился к Хэйзелмиру и Аллейну. — Должно быть какое-то объяснение. Какое-то совсем простое объяснение. Обязательно.
Аллейн взглянул на Хэйзелмира, тот едва заметно кивнул.
— Существует очень простое объяснение, — сказал Аллейн. — Третий ключ был в сумочке в нижнем ящике, где и лежал непотревоженным на протяжении всех этих событий.
В последовавшей за этими словами тишине послышался какой-то далекий пульсирующий звук; вертолет возвращается, подумал Аллейн.
Мистер Реес сказал:
— Но когда мы с Марией вышли, мы… услышали, как ключ повернулся в замке. Какой ключ? Вы объяснили то, что касается двух остальных. Она заперлась от нас своим собственным ключом.
— Мы думаем, что это не так.
— Но Мария тоже это слышала. Она так сказала. Я не понимаю, — сказал мистер Реес. — Если только… Но нет. Нет, я не понимаю. Почему Мария поступила так, как вы утверждаете? Вернулась и попыталась спрятать ключ под… Это ужасно. Почему она это сделала?
— Потому что, как я уже сказал, она поняла, что мы ожидаем найти его там.
— А! Да. Я уловил суть, но все равно…
— Монти! — внезапно крикнул Латтьенцо. — Бога ради, сделай что-нибудь с этими проклятыми ключами! Ты терзаешь мои нервы!
Мистер Реес непонимающе посмотрел на него.
— Да? — сказал он. — Правда? Прости. — Он поколебался, внимательно посмотрел на ключ, за который держал всю связку, повернулся к столу и сунул ключ в замок одного из ящиков. — Так лучше? — спросил он и отпер ящик.
Бен Руби сказал голосом, прозвучавшим выше, чем обычно:
— Я ничего не понимаю. Все, что я знаю — это то, что нам лучше позаботиться о самих себе. А что касается нашей компании — тебя, Монти, Беппо и меня
