У нас, в Союзе Социалистических Советов, не должно, не может быть лишних людей. Каждому гражданину предоставлена широкая свобода развития его способностей, дарований, талантов. От личности требуется только одно: будь честной в своём отношении к героической работе создания бесклассового общества.
В Союзе Социалистических Советов рабоче-крестьянской властью призвана к строительству новой культуры вся масса народонаселения, — отсюда следует, что ответственность за ошибки, неполадки, за брак работы, за все проявления мещанской пошлости, подлости, двоедушия, беспринципности возлагается на всех нас и каждого. И значит — наша критика должна быть действительно самокритикой, и значит, что мы должны выработать систему социалистической морали, регулятора нашей работы, наших взаимоотношений.
Рассказывая о фактах, которые знаменуют интеллектуальный рост рабочего фабрик и превращение векового собственника в коллективиста-колхозника, мы, литераторы, именно только рассказываем, очень плохо изображая эмоциональный процесс этих превращений.
Мы всё ещё плохо видим действительность. Даже пейзаж страны резко изменился, исчезла его нищенская пестрота, голубоватая полоска овса, рядом с нею — чёрный клочок вспаханной земли, золотистая лента ржи, зеленоватая — пшеницы, полосы земли, заросшей сорными травами, а в общем — разноцветная печаль всеобщего раздробления, разорванности. В наши дни огромные пространства земли окрашены могуче, одноцветно, над селом и уездным городом возвышается не церковь, а огромные здания общественного назначения, и гигантские фабрики сверкают обилием стекла, и маленькие язычески разнообразные, как бы игрушечные, древние церкви убедительно говорят нам о талантливости нашего народа, выраженной в церковном зодчестве. В литературе нет нового пейзажа, резко изменившего лицо нашей земли.
Мы живём в эпоху коренной ломки старого быта, в эпоху пробуждения в человеке его чувства собственного достоинства, в эпоху сознания им самого себя как силы, действительно изменяющей мир. Многим смешно читать, что люди изменяют фамилии Свинухин, Собакин, Кутейников, Попов, Свищев и т. д. на фамилии Ленский, Новый, Партизанов, Дедов, Столяров и т. д. Это не смешно, ибо это говорит именно о росте человеческого достоинства, об отказе человека носить фамилию или прозвище, которое унижает его, напоминая о тяжёлом рабском прошлом дедов и отцов.
Наша литература не так внимательно относится к мелким внешне, но внутренне весьма ценным показателям изменения самооценки людей, к процессам развития нового, советского гражданина. Возможно, что Свинухин взял фамилию Ленского не у Пушкина, а по связи с массовым убийством рабочих на Ленских приисках в 1912 году, а Кутейников действительно был партизаном, а Собакин, дед которого, крепостной раб, быть может, был выменян на собаку, — действительно чувствует себя «новым». До революции для того, чтобы изменить фамилию, нужно было подать об этом прошение «на высочайшее имя» царя, и когда некто Певцов попросил изменить его фамилию по именам матери и бабушки — Авдотьин, на прошении была «начертана» резолюция: «душевнобольной».
А недавно мне сообщили такой факт: матрос германского флота, человек с исторической фамилией, потомок декабриста, Волконский, стал фашистом.
«Почему?» — спросили его.
«Потому, что офицерам запретили бить нас», — ответил он. Вот яркий пример утраты чувства собственного достоинства наследственным аристократом, человеком «голубой крови».
Рост нового человека особенно ярко заметен на детях, а они — совершенно вне круга внимания литературы; наши сочинители как будто считают ниже своего достоинства писать о детях и для детей.
Мне кажется, что я не ошибаюсь, замечая, что отцы начинают всё более заботливо и нежно относиться к детям, и, на мой взгляд, это вполне естественно, ибо впервые за всю жизнь человечества дети являются наследниками не денег, домов и мебели родителей, а наследниками действительной и могущественной ценности — социалистического государства, созданного трудом отцов и матерей. Никогда ещё дети не входили в жизнь такими сознательными и строгими судьями прошлого, и я вполне верю в факт, рассказанный мне: одиннадцатилетняя туберкулёзная девочка сказала доктору в присутствии своего отца и указывая пальцем на него: «Это вот он виноват, что я больная, до сорока лет тратился здоровьем на всяких дряней, а потом женился на маме, ей ещё только двадцать семь, она здоровая, он, видите, какой несчастный, вот я и вышла в него».
Есть все причины ожидать, что такие суждения детей не будут редкостью.
Действительность даёт нам всё больше «сырого материала» для художественных обобщений. Но ни драма, ни роман ещё не дали достаточно яркого образа советской женщины, свободно и отлично действующей во всех областях строительства социалистической жизни. Заметно даже, что драматурги стараются писать как можно меньше женских ролей. Трудно и объяснить — почему это? А между тем, хотя у нас женщина социально равноправна с мужчиной и хотя она успешно доказывает разнообразие своих дарований и широту своей трудоспособности, — равноправие это весьма часто и во многом является внешним, формальным. Мужчина всё ещё не забыл или уже преждевременно забыл, что в течение десятков веков женщина воспитывалась для чувственных забав и как домашнее животное, способное играть роль «хозяйки». Этот старый и гнусный должок истории половине народонаселения земли следовало бы оплатить мужчинам нашей страны в первую очередь и в пример всем прочим мужчинам. И здесь литературе следует попытаться изобразить работу и психику женщины так, чтоб отношение к ней приподнялось над общепринятым, мещанским отношением, заимствованным у петухов.
Далее, я считаю необходимым указать, что советская литература не является только литературой русского языка, это — всесоюзная литература. Так как литераторы братских нам республик, отличаясь от нас только языком, живут и работают при свете и под благотворным влиянием той же идеи, объединяющей весь раздробленный капитализмом мир трудящихся, — ясно, что мы не имеем права игнорировать литературное творчество нацменьшинств только потому, что нас больше. Ценность искусства измеряется не количеством, а качеством. Если у нас в прошлом — гигант Пушкин, отсюда ещё не значит, что армяне, грузины, татары, украинцы и прочие племена не способны дать величайших мастеров литературы, музыки, живописи, зодчества. Не следует забывать, что на всём пространстве Союза Социалистических Республик быстро развивается процесс возрождения всей массы трудового народа «к жизни честной — человеческой», к свободному творчеству новой истории, к творчеству социалистической культуры. Мы уже видим, что чем дальше вперёд, тем более мощно этот процесс выявляет скрытые в 170-миллионной массе способности и таланты.
Я нахожу нужным сообщить вам, товарищи, письмо, полученное мною от одного татарского литератора:
«Великая Октябрьская революция дала нам, писателям из угнетённых и отсталых народов, неограниченные, возможности, в том числе и возможность выступить в русской литературе со своими, правда ещё далеко не совершенными, произведениями. Нас, писателей-националов, печатающихся на русском языке, как нам известно, уже десятки и даже сотни. Это — с одной стороны. С другой — советскую литературу на русском языке читают теперь не только русские массы, но и трудящиеся всех народов нашего Советского Союза; на ней воспитываются миллионы подрастающего поколения всех национальностей. Таким образом, советско-пролетарская художественная литература на русском языке уже перестаёт быть литературой исключительно людей, говорящих на русском языке и имеющих русское происхождение, а постепенно приобретает интернациональный характер и по своей форме. Этот важный исторический процесс выдвигает на первый план совершенно неожиданные новые задачи и новые требования.
К величайшему сожалению, это понимают не все писатели, критики и редакторы, Поэтому так называемая апробированная литературная общественность в центре продолжает смотреть на нас как на «этнографический экспонат». Не все издательства принимают нас к изданию с охотой. Некоторые частенько дают понять при приёме рукописи, что мы являемся для них «накладным расходом» или «принудительным ассортиментом», что они «сознательно делают скидку национальной политике партии». Эти «мины благородства» вполне справедливо оскорбляют в нас чувство интернационального единства и сознание полноценного человека. Критика же, по выходе произведения из печати, в лучшем случае обмолвится парой «тёпленьких словечек» по адресу автора и книги, опять-таки не столько по заслугам, сколько из «уважения» к ленинско-сталинской национальной политике. Это также не воспитывает нас, а наоборот — на некоторых мало искушённых товарищей действует демобилизующе и разлагающе. Затем, после однократного и обычно пятитысячного тиража, который целиком раскупается любителями экзотики и редкостей в больших городах, нас сдают в архив. Такая практика, помимо того, что оказывает на нас морально и материально плохое действие, — преграждает наш путь к массовому читателю и ведёт нас к неминуемой национальной ограниченности. Нам же весьма естественно хотелось бы услышать о своих достижениях, если таковые имеются, о недочётах и ошибках (которых у нас больше, чем у других), чтобы их изжить в дальнейшем, хотелось бы стать доступными массовому читателю.»
