И тогда он заговорил:
– Именем Пресветлого Бога я поклялся защищать тебя. Моя клятва упала на Перекрестье миров, и Незакатное Солнце и Безликая Бездна были мне свидетели. Такую клятву я нарушить не вправе, даже если давал ее не в серьез, примеряя на себя, шутки ради, чужую личину. И потому я не могу осудить тебя на смерть, как требует того Гоэрэдитэс Варионэстэзэ ир го тэ Дэриус, за оскорбления, нанесенные ему лично и, в его лице, всем Создателям рода человеческого. Хотя и признаю правомочность подобного требования.
Взгляд вампира был тяжел и черен, будто сама Бездна плескалась в нем. Он не отдавал ментальных приказов. Он просто смотрел – и выносил приговор. И во взгляде его была смерть – как и в голосе. Да, он сказал, что не убьет. И признал, что я не вправе жить. Все, чего между нами никогда не было, умирало в этом взгляде вместе с тем, чего не будет уже никогда. Он пришел в мой дом не как знакомый, доктор или куратор. Он избрал себе роль Высшего Судии, он пришел карать за непокорность и инакомыслие. Игры кончились, диссертации обо мне он уже не напишет.
А мне, после сегодняшнего спектакля, вряд ли еще приснятся его поцелуи.
– Но, поклявшись тебя защищать, я обязан защищать тебя даже от тебя самой, – продолжал между тем Великий, и ничто в лице его не дрогнуло и в голосе не изменилось. – Ибо поведение твое порочно и ведет тебя к гибели.
И тут морок схлынул. В мгновение ока исчезли тяжесть и тьма, витавшие в воздухе. Вновь стало возможно нормально дышать. И стоял сейчас передо мной не Высший Судия, не принц Дракос, вылезший из Бездны. Но светлейший Анхенаридит ир го тэ Ставэ. Хоть и в самой темной, из виденных мной, одежде. И в самом мрачном, из тех, что я могу себе представить, настроении.
А он продолжил голосом настолько обычным, настолько уже родным, что я расслабилась и не сразу уловила суть:
– А посему мне придется заняться тем, чем поленились, и совершенно напрасно, заниматься твои родители. Твоим непосредственным воспитанием. Слова до тебя не доходят. Ни в какой форме. Придется объяснять действиями.
Он подошел к отцу, и тот вздрогнул при его приближении. Да что ж он делал тут с ними, светоч всемогущий?
– Дайте мне свой ремень, Сергей. Моя сегодняшняя одежда такого аксессуара не предусматривает.
Отец безропотно расстегнул ремень, выдернул его из пояса брюк и протянул вампиру. Тот взял, спокойно сложил его вдвое, и повернулся ко мне.
– А вот теперь ты побледнела, верно? – проницательно заметил Великий. – Пойдем, покажешь мне, где твоя комната.
– Нет! – я отступила на шаг, с ужасом глядя на отцовский ремень в руках вампира. Он же это не в серьез. Просто напугать, верно? Людей бить нельзя, это противозаконно, это негуманно…
Но уже в следующий миг его рука схватила меня за предплечье.
– Пойдем, Лариса. Время отвечать за свои поступки. Не мешайте нам, – обернулся он к моим родителям. Судя по их лицам, они и не собирались.
Меж тем вампир буквально втолкнул меня в мою комнату и плотно прикрыл за нами дверь. Отпущенная им, я отлетела на пару шагов, с трудом восстановила равновесие, и стала пятиться дальше, пока не уселась на кровать.
– Нет, Анхен, пожалуйста, не надо, Анхен! – в ужасе бормотала я, глядя как он решительно приближается. Не может быть. Он просто пугает. Не может быть. Даже странно, вот только что он пугал меня своей вампирской властью, и мне было не страшно. Ну, почти не страшно. Хоть гордость сохранила. Но вид этого приближающегося ремня из не самого лучшего кожзаменителя вызвал во мне настоящую панику. Нет, он пугает. Сейчас попугает, и уйдет. Так не бывает! Не может такого быть!
Тем временем вампир уверенно подошел к окну и развязал толстый витой шнур, которым была подвязана штора.
«Он что, шторы хочет закрыть? Зачем?» – не сразу поняла я, что он задумал. Но штору Анхен не тронул. Он выдернул из петли шнур и решительно обернулся ко мне.
– Нет! – слабо пискнула я, пытаясь отползти, избежать, скрыться. Но тягаться с вампиром в быстроте реакции… И вот я уже придавлена к кровати, а он стягивает мне шнуром сведенные вместе запястья.
– Нет, пожалуйста, нет, мне больно, так больно, Анхен! – я в ужасе вою, давясь слезами, а он, стянув мне запястья столь сильно, что шнур просто впился в кожу, за концы этого шнура привязал меня к дальней боковине кровати. А затем очень резко дернул, распластывая поперек кровати, так, что коленки мои со стуком грохнулись на пол. Нет, это не со мной, этого не может произойти со мной!
– Анхен! Анхен, пожалуйста! Я прошу тебя! Я умоляю! Я прошу прощения! Я не буду! Я никогда больше не буду! Отпусти меня! Не надо, Анхен!
– Ну видишь, какой действенный способ, – проговорил он, усмехаясь и глядя на меня сверху вниз. А я стою перед ним, униженная, на коленях, привязанная вниз лицом к собственной кровати. И на какой-то миг верю, что его это удовлетворит. Он растоптал меня, унизил, заставил умолять, давясь ужасом и слезами. Слава вампирам! Вечная слава вампирам! Ему же этого хватит, ведь правда же? Ведь хватит? Ведь не совсем же он законченный гад!
Но он продолжает, и мои робкие надежды разбиваются вдребезги:
– А говорила, руки у меня опускаются. Так вот, опускаются они у меня, Лариса, очень тяжело, особенно если держат плеть. Или ремень, что тоже подойдет. И ты это сейчас узнаешь.
И руки его действительно опускаются. Но не с ремнем, а к застежке моей юбки. И, под мой очередной вопль ужаса, нещадно сдергивают с меня и юбку, и все, что было под юбкой. И вот он уже стоит надо мной, рассматривая мои обнаженные ягодицы, а я только рыдаю сдавленно: «пожалуйста, пожалуйста», уже не веря, что он остановится. Вот что сейчас? Изобьет? Или вообще изнасилует? Или и то, и другое оптом? Он же вообще не человек, может, забавы у них такие? Что я знаю-то о вампирах, кроме того, что они позволяют о себе узнать? Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть все это окажется сном! Ну пожа…
Ягодицы обжигает болью столь резкой и сильной, что способность мыслить я теряю полностью и мгновенно.
– Никогда не смей оскорблять вампиров! – голос холоден и тверд. Ни страсти, ни жалости. Только холод слов и жгущая боль удара. – Никогда! – удар. – Не смей! – удар. – Противоречить! – удар. – Не смей! – удар. – Не подчиняться! – удар.
Кричу. Безумно, безостановочно кричу, уже не помня, кто я, где я, что со мной. Только боль. Она льется на меня обжигающими волнами, одна, другая, третья. И нет больше ничего: ни ночи, ни дня, ни верха, ни низа, ни людей, ни вампиров, только боль, боль, боль. И крик, безумный, безнадежный, захлебывающийся, срывающийся на визг, на хрип…
И уже на пороге полной тьмы вдруг все прекращается. Какое-то время дрожу всем телом, не в силах понять, почему так тихо. Боль не ушла, осталась ноющей, саднящей, но по сравнению с тем, что было, это ничто, это блаженство. Ни ослепляющих вспышек боли, ни оглушающих криков боли… Разве возможен мир, где нет этой раздирающей до костей адской боли?
