Когда я вошел в круг собравшихся, Рар, сидевший уже на своем привычном месте, с удивлением поднял на меня глаза. Я попробовал удержать его взгляд, но он тотчас же отвернулся с видом полной выключенности и равнодушия.
После выполнения обычного ритуала слово было предоставлено Фэву. В маленьких, с трудом протискивавшихся сквозь жир глазках Фэва замерцал какой-то хитрый блик. Он повернулся в кресле, затрещавшем под грузом жира и мышц.
- Моя астма, - начал Фэв, с трудом присасывая воздух, - не любит, когда я пускаюсь в длинные повествования. Поэтому попробую лишь набросать вчерне давно уже мной задуманную Историю о трех ртах.
Экспозиция ее такая: в кабаке "Трех королей", пропивая последний талер, увеселялись трое. Для имен их мне достаточно трех букв: Инг, Ниг и Гни. Было уже за полночь: время, когда бутылки пустеют, а души наполняются до краев, и приятели под музыку стаканов развлекались - всякий на свой лад. Инг был мастер поговорить; стучась стеклом в стекло, он провозглашал тосты и спичи, цитировал святых отцов и рассказывал препестрые историйки. Ниг был охотником до поцелуев и знал в них толк (как никто): и сейчас он едва успевал отвечать на вопросы и тосты, потому что губы его были в работе, - и толстая девка, сидевшая у него на коленях, если б ей платили попоцелуйно, в один вечер сделалась бы богатой невестой. Гни не нуждался ни в словах, ни в поцелуях: вздувшиеся щеки его были перепачканы жиром, а рот присосался к огромной бараньей кости, с которой он терпеливо и трудолюбиво обдирал зубами мясо.
Вдруг девка, меж двух поцелуев Нига, сказала:
- Почему у людей не по три рта?
- Чтобы целоваться сразу с тремя? - захохотал Ниг, снова придвинувшись губами к губам.
- Погоди, - остановил его Инг, почуяв новую тему, достойную правильной риторической разработки: не лезь с поцелуями меж слов.
- Я и говорю, - повернулась Нигова подруга к Ингу, - если б каждому из вас да по три рта, чтоб сразу и говорить, и есть, и целоваться, тогда бы...
- Вздор, - оборвал Инг и учительно поднял палец, - силлогизмов из-под юбки не вынуть. Умолкни. Спросим лучше святое предание и формальную логику. Трижды блаженный Августин научает, что человек, в отличие от несмысленного зверя, есть существо избирающее. Не на этом ли и зиждется liberum arbitrium[59], способность из многого выбрать наилучшее. Аристотель же учит нас различать первоцель, энтелехию, от случайных или подчиненных соцелей; а Фома из Аквинь дополняет их, отделяя субстанциальный смысл от акцидентального, исходящее от привходящего. Рот, os, как сказал бы он, причастен и пище, и целованью, и слову: но в чем его главное свойство? Как ты думаешь, любезный друг Гни? Вынь кость изо рта и ответь.
Кость чуть посторонилась, чтобы дать протиснуться словам:
- Мне кажется, - проговорил Гни, - что за аргументами незачем шарить по книгам. Они вот тут, на моей тарелке; ясно, рот - чтобы есть. А остальное все так, припутано.
- Мой добрый друг, - закачал головой Инг, - не следует искать доводов среди объедков. Почему же припутано?
- Потому, - отвечал Гни, предварительно влив в себя добрую пинту вина, - что если б мы с тобой не пили и не ели, то смерть давно развела бы нас - меня в рай, тебя в ад, - и согласись, на таком расстоянии тебе трудно было бы спрашивать, а мне незачем отвечать.
- Мне жаль ангелов, - вмешался в спор Ниг, дернув ус над пухлой и алой губой, - если им когда-нибудь придется тащить в горние выси вот этакую тушу. Пойми, простец, что, не будь на земле поцелуев, не было бы и рождений. А если б никто не родился, то некому было бы и умирать. Понял?
Но Инг, не скрывая улыбки сострадания, перебил обоих:
- И ты, Ниг, прав только в том, что называешь неправым Гни. Чем губы какой-нибудь шлюхи лучше тарелки полной объедков. Будем рассуждать строго логически: поскольку при поцелуе рту нужен другой рот, то этим самым вводится категория другого, το ετεςον, как выражался Платон. Это отодвигает вопрос, вместо того чтобы его решить. Теперь по порядку: не будь вкушения пищи, не было бы жизни - так; но не будь поцелуев, не было бы рождения живых - и это так; но - слушайте со вниманием - не скажи Господь слов "да будет" - не родилось бы само рождение, не возникло бы ни жизни, ни смерти, и мир пребывал бы, дьявол его знает где. Я утверждаю (оратор даже стукнул кулаком о стол), что истинное назначение рта не в шлепанье губами о губы, не в пожирании яств и питий, а в проглаголанье слов, дарованных свыше.
- А если так, - не унимался Гни, - то почему же в Писании сказано, что не входящим в уста, но исходящим из уст сквернится человек? Что ты мне на это ответишь?
Отвечать стали сразу и Инг, и Ниг, вперебой друг другу, и спор затянулся бы до света, не приди сон, залепивший спорщикам глаза снами, рты храпом.
В сновидении Ингу явилось чудовищное трехротое существо, беспрерывно шевелившее шестью губами; Инг пробовал существу доказывать, что оно не существует, но отвратительный трехротыш, говоря сразу всеми своими ртами, не давал себя переспорить. Инг проснулся в холодном поту. За окном алела тонкая прорезь зари. Он стал будить своих товарищей. Ниг, едва продрав глаза, спросил, где Игнота; Гни, подумав, что это название кушанья, угрюмо пробормотал: "Съели". Ниг захохотал и, объяснив, что это имя его вчерашней подруги, добавил:
- Вернее, она нас съела. Ловко было спрошено. Нет, куда она исчезла?..
- Как призрак, - докончил Инг. - Если верить сну, то твоя Игнота слишком много знает: может быть, это и не девка, а суккубус - наваждение, тень.
- Черт возьми, - ухмыльнулся Ниг, - эта тень отдавила мне колени. Расскажи сон.
И из сна спор вернулся, будто и он отоспался и отдохнул, назад в явь. Три рта кричали вперебой о главном назначении рта:
- Чтобы есть.
- Врешь - чтоб целовать.
- Оба врете. Чтобы говорить.
И тут я, знаете, бросаю весла и доверяюсь течению: ведь зачем мне измышлять, посудите сами, зачем трудолюбиво скрипеть уключинами, раз я догреб до того мощного течения, которое само понесет мой сюжет, вместе с сюжетами о кривде и правде, о странствующих браминах "Панчатантры" и прочих прочестях? То есть я хочу сказать, что Инг, Ниг и Гни, не доспорившись ни до чего, отправляются во славу канонов сюжетосложения бродить по свету, прося у всех встречных разрешить их спор. Нелогичность этих странствующих споров, житейская неоправданность их не должна смущать того, кто знает, что жизнесложение и сюжетосложение лишь скрещиваются, но не совпадают. Сюжетика бросает эти споры, как растение бросает споры: в пространство, где они прорастают. Итак - плыву...
- Да, вы плывете, - Зез гневно ударил каминными щипцами по головешкам искры прянули навстречу удару, - плывете, но не на книжном ли шкафу, набитом ссыпью букв? Должен вам сказать, друзья мои, что за последнее время от всех ваших замыслов разит типографской краской: один берет набитые буквами книги в "персонажи" своих новелл, другой, изволите ли видеть, "бросает весла" (кстати, труднее и придумать более обстуканную о все типографские станки метафору), чуть его втянуло в чернильный поток сюжетокропательства, этак мы скоро...
Жилы Фэва налились кровью:
- Вы слишком трусите книжного переплета. Меня ему не захлопнуть, потому что я... не мышь. Я не побывал, как иные, в знаменитых писателях, и алфавит для меня не приманка,- а вот...
Но тут Зез, сделав знак молчания, круто повернулся ко мне:
- Наш спор я предлагаю на суд нашего гостя: со стороны ему виднее и легче быть справедливым.
Все глаза были на мне. И я ответил:
- Этим вы превратите ваш спор в "странствующий спор", против допустимости которого только что сами возражали.
- Отказанный гамбит, ловко сыграно. С дороги, Зез, посторонись и дай пройти моим трем героям туда, куда им давно уже пора. Ведь заря ширится. Того и гляди, проснется хозяин и потребует за ночевку и битую посуду. А во всех карманах ни медяшки. Инг, Ниг и Гни вышли на цыпочках из "Трех королей". Городок еще спал, зажмурив ставни, а навстречу уж, с мешком и колокольцем на конце палки, двигался сборщик-монах. Он протянул свою звякающую суму, но вместо милостыни получил вопрос:
- Для чего тебе дан Богом рот: для пищи, поцелуев или речи?
Монах перестал встряхивать мешком, колокольчик замолчал, молчал и он. Ниг заглянул под капюшон:
- Это камедул, - присвистнул он,- мы сразу же наткнулись на обет молчания. Твое дело плохо, Инг. Ведь это почти ответ: святость обходится без слов.
- Да, но она налагает на себя и посты. Кроме того, думается мне, целовать шлюх - это тоже мало помогает спасению души. Выходит, что рот вообще ненужная дыра на лице, которую надо поскорей заштопать и жить, в ус себе не дуя. Нет, тут что-то не так. Идем дальше.
Вновь зазвякавший колокольчик и трое спорщиков разминулись. У городских ворот Ингу, Нигу и Гни повстречалась глухая старуха; как ни кричали ей сначала в один, потом в два, наконец, в три голоса - вопрос о рте, она все твердила свое:
