Уортроп покачал головой:
– Места и имена могут быть разные, Уилл Генри, но преступление одно и то же.
Он поскреб подбородок под бакенбардами, поднял лежавшую у ног палку и принялся рисовать на мягкой земле.
– Рождены под одной крышей, – задумчиво сказал он. – Быть может, это и в самом деле как печать Каина, – он поднял лицо к заходящему солнцу, постукивая по грязи концом палки. – Помнишь, когда ты только ко мне переехал – как мы держали у секционного стола ведро на случай, если тебе станет нехорошо? И тебе всегда делалось нехорошо – вначале. Не припомню, когда в последний раз тебе становилось дурно от работы.
Он отбросил палку прочь; она укатилась за край, к золотой равнине, и пропала.
– Это темное и грязное дело, Уилл Генри. А ты уже далеко пошел, – он погладил меня по колену, не чтобы поздравить, подумал я, а чтобы утешить. Голос монстролога звучал печально и горько. – Ты далеко пошел.
Аваале вернулся и доложил, что нашел место, подходящее для ночевки. Мы взвалили на плечи рюкзаки и последовали за ним по узкой тропе – крутому серпантину, вившемуся меж двух отвесных каменных стен. Покров низких, серых туч все время вихрился над нашими головами; река ветра мчалась по проходу, как через воронку. Одолев около сотни ярдов, мы очутились у сужавшейся кверху расселины около шести футов[150] в ширину по днищу и примерно такой же высоты: глубокая рана, прорезанная в камне, что не заслуживала названия пещеры, но могла предложить некоторую защиту от стихий. Тени в расселине были густы, и доктор с беспокойством заглянул внутрь.
– Там безопасно, – уверил его Аваале. – Один-два скорпиона, но я о них позаботился, – он радостно улыбался, гордясь своим достижением.
Изнемогший, я бросился наземь и отказался вставать, хотя Аваале пытался соблазнить меня едой. Я скатал свое пончо в подушку и закрыл глаза. Надо мной плыли их голоса – обсуждение того, кому стоять на часах первым. Снаружи облака прислали ветер, а ветер задул свет, и тьма уселась на тропу, как огромная черная хищная птица. Кто-то улегся рядом со мной, и теплая рука коротко ощупала мой лоб – Аваале.
Я едва-едва задремал было, как расселину залил свет, и я сел – и Аваале тоже, а затем мы оба вскочили.
– Дхактар? – мягко окликнул Аваале. – Вы сказали – никакого света!
Мы видели, как он стоит на пороге, с фонарем в одной руке и револьвером – в другой, вглядываясь во мглу.
– Там что-то есть, по ту сторону этих скал, – сказал доктор. – Аваале!
Повинуясь движению пистолета, Аваале схватил винтовку и вышел наружу. Некоторое время оба не двигались.
– Вот! – прошептал Уортроп. – Ты это слышал?
Аваале медленно покачал головой.
– Слышу только ветер.
– Вот опять! Оставайся тут.
Доктор двинулся вверх по тропе, исчезнув из виду. Я ринулся вперед; Аваале махнул, отгоняя меня обратно, и поднял винтовку. Фонарь доктора скрылся, и тьма накрыла Аваале, проглотив его целиком.
– Аваале, – тихо позвал я его. – Ты его видишь?
Пятнышко света вернулось, отбрасывая по пути тревожные тени, проплыв по Аваале и затем осветив вход в расселину. Аваале забросил винтовку на плечо и принял у доктора лампу: Уортропу требовались обе руки, чтобы удержать свою ношу на ногах. К монстрологу прислонилась молодая женщина; ее одежда висела лохмотьями, длинные волосы были спутаны и покрыты грязью, босые ноги оставляли на камнях кровавые отпечатки. Он ввел ее внутрь, осторожно опустил и жестом велел Аваале передать мне светильник. Тогда-то я и увидел, что женщина не одна: она прижимала к груди спящего младенца.
Она что-то сказала. Доктор помотал головой, не понимая. Она повторила, широко раскрыв испуганные глаза.
– Что она говорит? – спросил Уортроп у Аваале.
– Не знаю.
Доктор пристально поглядел на него.
– Что ты имеешь в виду? Ты говоришь на их языке.
– Я говорю по-сомалийски, по-английски и немного по-французски. Языка Сокотры я не знаю.
– Ты не… – Уортроп таращился на него так, словно Аваале только что признался в убийстве. – Капитан Расселл сказал мне, что знаешь.
Женщина потянула Уортропа за рукав, указала наружу и истерично затараторила. Доктор, однако, все внимание обратил на бедного Аваале.
– Я только ради этого и позволил тебе с нами пойти! Почему ты мне солгал?
– Я вам не лгал. Вам солгал капитан Джулиус.
– С какой целью?
– Чтобы вы разрешили мне идти с вами? Не знаю. Спросите лучше у него.
– И спрошу, если доживу до этого! – он обернулся ко мне. – Мой чемоданчик с инструментами, Уилл Генри.
Он вновь повернулся к женщине.
– Я доктор. Доктор. Вы понимаете?
Он попробовал сказать это по-французски. Аваале – по-сомалийски. Затем монстролог попытал счастья с арабским. Ничего. Он вытащил из чемоданчика стетоскоп и поднял его для обозрения.
– Видите? Доктор.
Женщина решительно кивнула и расплылась в улыбке. Ее зубы казались ослепительно белыми на фоне перепачканного лица. Она заметно успокоилась, в изумлении качая головой при мысли о своем везении – доктор, и не где-нибудь, а здесь! – и кротко позволила себя осмотреть: сердце, пульс, дыхание и, наконец, глаза, пока я в них светил. Доктор вздохнул и указал на ребенка:
– Мне нужно его осмотреть. Да?
Он осторожно подсунул руки под спящего младенца, и ее взгляд ожесточился; женщина яростно затрясла головой и сильнее прижала дитя к груди. Уортроп поднял руки, успокоительно улыбаясь, и сказал:
– Хорошо, добрая матушка. Держать его можете сами.
Он мягко прижал пальцы к запястью младенца. Послушал его сердце. Приподнял одно веко и очень долго глядел на обнажившееся глазное яблоко. Вновь улыбнулся ей и кивнул, как бы говоря – с ним все в порядке. Поставил лампу и, пятясь, вышел из расщелины, жестом велев мне следовать за ним.
– Она на ранних стадиях заражения, – сказал монстролог.
Аваале охнул:
– А ребенок?
– Ребенок не заражен.
Аваале потер рукой губы. Он оглядел тропу и вновь посмотрел на доктора.
– Что нам делать?
– Надо как-то убедить ее отдать ребенка, – прошептал монстролог.
– А потом… что? Убить ее?
Уортроп промолчал. В его глазах было нечто, что я видел весьма редко – агония невозможного выбора.
– Вот что вы думаете, – сказал Аваале. – Мы должны ее убить.
– Она обречена, – хрипло сказал мой наставник. – Она все равно умрет, но прежде заразит собственного ребенка.
– Тогда надо убить их обоих.
– Я что, это сказал? Послушай меня! У нее счет идет на часы. А ребенок может прожить много лет, если мы сумеем вовремя его умыкнуть.
– Я его умыкну, – мрачно сказал Аваале. – Я его спасу, а потом вы сделаете то, что сделаете, – он шагнул в расселину.
– Нет! – Уортроп схватил его за руку и утянул обратно. – Если попытаешься забрать его сейчас, рискуешь, что она нечаянно заразит его – или тебя. Для этого хватит даже самой маленькой царапины.
– Тогда что вы предлагаете? – огрызнулся Аваале. Терпение его подошло к концу.
– Я не… я не знаю, – словно запыхавшись, монстролог отчаянно пытался перевести дух. – Быть может… если я подберусь достаточно близко, быстро выстрелить в голову…
– У вас руки трясутся, – указал Аваале. И они и в самом деле тряслись, причем сильно. – Я это сделаю.
– Ты не сможешь к ней подобраться, – возразил доктор. – К тому же это мне она доверяет, – с горечью прибавил он.
– Я это сделаю, доктор Уортроп.
Мужчины вздрогнули. Я думаю, они забыли, что я там стоял. Уортроп на вид был озадачен моим предложением, Аваале пришел в ужас. Я протянул руку за пистолетом. В отличие от рук монстролога мои не тряслись.
– Это единственный способ его спасти, – сказал я.
– Нет. Нет, Уилл Генри, я этого не допущу.
– Почему?
– Потому что застрелить кого-то при самообороне – это одно. А вот так – совсем другое.
– Почему это? – возмутился я. – Мы не можем оставить ее в живых. Мы не можем позволить ему умереть. Я всего лишь мальчишка; она ничего не заподозрит.
– Я это смогу, – сказал монстролог голосом более твердым, чем его вид. – Это должен быть я, – он положил руку мне на плечо. – Будь здесь с Аваале, Уилл Генри.
Он, пригнувшись, нырнул в рану на боку горы. Аваале отвернулся, а я остался смотреть.
В свете лампы женщина казалась очень юной, почти подростком, подумал я, и несмотря на то, что грязь покрывала ее с головы до ног, она была прекрасна – в первом полном расцвете женственности. Она доверчиво улыбнулась доктору, когда тот опустился рядом с ней на колени. Уортроп тронул ее за щеку – нижняя часть левой ладони опасно близко к ее рту, – одновременно сунув правую руку в карман, и мягко заговорил с ней, чтобы взглядом и интонацией убаюкать. И показался пистолет. Монстролог прятал его за ногой, так, чтобы она не видела. Сейчас, подумал я. Сделай это сейчас.
Я не мог видеть его лица. Я не знаю, что видела там она, но она продолжала улыбаться, а он продолжал приговаривать, поглаживая ее по щеке, и я задумался – что же он такое говорит. Он мог бы говорить что угодно, совершенно все, потому что она его не понимала. Например: «Я должен это сделать ради твоего ребенка. Ради нашего ребенка…» Или: «Имя мне ха-Машит, и Господь Бог создал меня в день первый…»
