маленькой соломенной шляпкой с белыми перьями, спускающимися ей на спину, и с длинной сиреневой лентой, попросила Мартина растолковать ей, как он себе представляет деятельность экспедиторской конторы.
— Я все обмозговал до последней точки, — ответил он, думая про себя, как это приятно — без помех беседовать с пани Валентиной о самом важном и интересном в мире, то есть о его планах, и не слышать при этом невразумительной болтовни противного Легата или патриотических проповедей Борна. — Этот хутор — моя основа, а достался он мне даром, — строения-то годны разве что на слом, и уплатил я только за землю, на которой они стоят. А вы сами видите, какие тут выгоды — склад, конюшня, а места и на десять конюшен хватит, дайте только на ноги встать. Для начала хватит и старого фургона, вы его видите, милостивая пани; надо только прикупить рессорный фургон для нежного товара и потом, конечно, тяжелую платформу для больших грузов; закрытый фургон для мебели тоже необходим, да сверх того телега с высокими бортами, в каких перевозят лед, камень и песок — вот и все.
— Во что это обойдется? — деловито осведомилась Валентина.
— Ох, мамочка! — Он нервно взъерошил рукою и без того растрепанные волосы. — Главное, кони стоят уйму денег, а мне обязательно придется прикупить хоть две-три пары, и это только для начала. Но пусть земля и упала в цене, все равно Комотовка стоит еще тысячи двадцать четыре, двадцать пять, так что под этот залог я могу взять взаймы.
Смутившись вдруг от ее улыбки, оттого, что совсем близко было ее лицо, облитое легкой сиреневой тенью от зонтика, Мартин изо всех сил навалился на трухлявые ворота заброшенного хлева, силясь открыть их. Таким образом, он хотел оправдать, вернее, пристойно объяснить греховный румянец, которым внезапно запылали его щеки.
— Вот, извольте заглянуть, здесь тоже можно устроить прекрасный склад поменьше, только крышу починить…
В эту минуту с заднего крыльца главного дома выглянула, точнее, высунула из двери верхнюю часть тела серая старушка и голосом чересчур громким, как если бы кричала кому-нибудь далеко, спросила — не желает ли милостивая пани выпить чашечку кофе.
— Нет, спасибо, — ответила Валентина, но тотчас поправилась: — Или постойте…
Прямо-таки заговорщически усмехаясь, посмотрела она Мартину в самые глаза и, круто повернувшись на каблуках, пошла к старушке пружинистым, пританцовывающим шагом, покачивая бедрами, от чего, словно живые, заволновались по ее спине белые перья и сиреневая лента. На пороге она оглянулась на Мартина, еще раз усмехнулась ему синими глазами и скрылась в доме.
«Куда это она, что это значит?» — мелькнуло в голове у Мартина, но он не стал затруднять себя поисками ответа, а только несколько раз ударил твердым кулаком правой руки по не менее твердой ладони левой. «Ух, хороша! — беззвучно шептал он и не сводил глаз с темного прямоугольника двери, подстерегая выход Валентины. — Черт возьми, вот это да! Хороша, черт возьми меня совсем!»
Не отличалась ни поэтическим блеском, ни богатством образов любовная песнь, которую импровизировал влюбленный на пустом дворе, аккомпанируя себе примитивным тамтамом ударов кулака по ладони, — но возбуждение, породившее эту песнь, было до того сильным, что у Мартина затрепетали все жилочки, — так бурно шумела в них кровь, подгоняемая часто колотившимся сердцем. Пани Валентина отсутствовала долго, так долго, что Мартина уже забеспокоило подозрение — ведь, как известно, женщинам верить нельзя, кто их там разберет, а вдруг Валентина бог весть почему обманула его, убежала через переднее крыльцо и укатила, извозчик-то ее дожидался. Однако ничего подобного не произошло, Валентина не обманула, не уехала, а вернулась к нему; но когда она снова появилась на пороге, он глазам своим не поверил.
Куда девался сиреневый наряд, и шляпка с перьями, с лентами, и зонтик! Под серым старухиным передником на ней была синяя бумазейная юбка и такая же кофта, на ногах — мужские опорки; простоволосая, со своими жесткими косичками, обрамляющими спереди гладко причесанные золотые волосы, она сделалась совсем непохожей на важную даму, какой была до сих пор.
— Не удивляйтесь, Недобылочка, — сказала она ошеломленному Мартину. — Раз уже я сюда попала, то хочу осмотреть все, и не лазить же мне в кринолине по вашим горушкам, я ведь не серна. Скажу вам, эти Пецольды очень приличная семья, — продолжала она тише, как бы по секрету, приблизившись к Мартину. — У них так чисто, что хоть ешь на полу, и бабка охотливая такая, учтивая, нынче это редкость. И еще мне нравится, что оба работают, муж и жена, ничего, что целый день на фабрике пропадают, бабка с Фердой за домом вполне присмотрят, это все ладно. Но вот Пецольд мог бы по воскресеньям кое-что и починить в доме, вы бы уговорили его, Недобылочка, — пусть навесит ворота, а главное, крышу залатает, ох, будь я тут хозяйкой, я бы вам показала, что все можно сделать. Ну, куда теперь?
Пецольд, о котором с таким знанием дела говорила Валентина, был рабочим на карлинском уксусном заводе; Мартин поселил его в Комотовке со всей семьей — с матерью, женой и двумя детьми, — чтоб они стерегли ему дом. И пока Валентина в каморке старухи переодевалась в платье ее снохи, то успела вызнать все, что ее интересовало. Она согласилась с Мартином, что пустующий дом скорее ветшает, чем тот, в котором живут, но никогда она не поверит, чтоб Пецольд при желании не мог найти немного досуга, чтоб хоть как-то привести дом в порядок. Пусть Мартин не берет с него платы, пусть разрешит жить даром — увидит тогда, как завертится Пецольд! От его жалких грошей Мартин все равно не разбогатеет, не такой же он мелочный, чтоб наживаться на каком-то рабочем! Пусть Недобыл поверит ей, Валентине, — такое скряжничество не окупается: за то, что здесь сэкономишь, сторицей заплатишь в другом месте. Ах, у Мартина нет денег, всю выручку он должен отдавать отцу? Ну и тоже не поверит Валентина, чтоб уж он совсем был без денег, чтоб не хватило у него на несколько досок для крыши да на стекло для рам. Нечего, нечего жадничать, пусть-ка тряхнет мошной, ведь все это к нему вернется. А сад? Почему он дохода не приносит? Конечно, яблоки и груши тут такие, что смотреть страшно, но опять-таки не поверит Валентина, чтоб их не откупил какой-нибудь повидловый завод. Только поспрошать, попытка не пытка, а спрос не беда!
О таких увлекательных вещах толковали они, шагая по заросшей тропинке у подножия горки, чей пологий купол возносился над непролазной
