колокольня, с дежурившим на ней мужиком. Перед этой громадиной кроме одиноко стоящего дерева, была ещё одна свободная от застройки площадь, служившая видимо для общих собраний, проживающих здесь поселенцев. Мы же с мужиками свернули налево. И по небольшой, явно пешеходной улочке, пошли вдоль забора мимо похожих, неказистых домиков, в самый конец этого городка.
Не успели мы с отцом подойти к небольшой постройке, больше похожей на старый, полуразвалившийся сарай, чем на дом, как с него вышла до боли знакомая мне женщина. Я смотрел на неё и не мог поверить… Это была моя мать!
— Мама! — выкрикнул я, и со всех ног подбежав к этой белокурой девушке, что есть сил её обнял. Одновременно вдохнув и аромат знакомого с детства молока, чуть не захлебнувшись от нахлынувших на меня слёз и детских воспоминаний. Женщина поглядывала то на меня, то на отца, то на вылезшую на её голову белку. Расставив руки в стороны и не понимая, что же ей делать дальше. Но затем, всё же опустила ладонь мне на взлохмаченные волосы и очень нежно их погладила. От её мягких, тёплых пальцев, я чуть не растворился в и так влажном, утреннем воздухе…
«Это было невероятно! Моя мать, — она жива! Всё что меня мучало и терзало в последнее время, тут же отошло на задний план. И я, что есть сил вцепившись в её до боли знакомую фигуру, больше всего на свете боялся её отпустить. Опасаясь, что как только я разожму руки, она тут же исчезнет, и в этот раз, уже навсегда…
— Ну всё, всё, сынок… — похлопал меня по плечу отец, забирая заодно и рыжую бестию. Которая его почему-то не боялась. — Мне очень жаль. Но это не твоя мать… — я на него непонимающе посмотрел, своим затуманенным от счастья и слёз взглядом. — Она просто, очень на неё похожа. Это её сестра…
Я ещё раз взглянул в до боли знакомые глаза.
«Что он такое несёт! — пронеслось у меня в голове. — Какая ещё сестра! Вот же они, родные, мамины глаза. Мамины нежные руки! И запах! Точно такой же запах! Ну, или почти такой же… Неважно! Ведь это была она!» — я снова взглянул на мать налившимися слезами глазами.
Женщина присела на корточки и стерев мои слёзы со щеки, словно гром с ясного неба произнесла…
— Извини малыш. Я не твоя мать… — с явно читающейся горечью в голосе, прошептала она. — Вновь погладив меня. Но уже как-то по другому, неприятно…
— Ты врёшь! — оттолкнул я её. — Я, я просто тебе не нужен, — так и скажи! — проорал я на женщину. — Я тебе никогда не был нужен! Никогда… — я что есть силы закусил себе губу, что бы хоть немного унять душевную боль, физической. Не помогло. Растолкав озадаченных мужиков, всё ещё стоявших с волчицей на руках, побежал куда глаза глядят…
— Сын! Комар! — орал отец. — Погоди!
— Пускай бежит… — окликнул его Хват. Остынет, вернётся. Куда он денется, кругом лес и сплошные болота… Не к медведям же в берлогу, сбежит жить, в самом то деле… Балун, а куда, зверюгу-то девать?..
***
Всхлипывая и раз за разом шмыгая носом, я еле успевал протирать глаза от слёз, что бы хоть немного понимать, куда я вообще иду-то! Но я не понимал… Всё таки я был маленьким мальчиком, невероятным образом обрётшим, и снова потерявшим свою мать…
— Ум-м! — простонал я, поняв что споткнувшись об чью-то ногу, только-что грохнулся на землю.
— Вы только посмотрите, кто тут к нам в гости пожаловал! — мальчишка лет восьми, довольно упитанный, ходя вокруг распластавшегося меня, слегка пнул по рёбрам ногой. У него в руках была довольно массивная деревянная палица. Я попробовал встать. — Лежи чучело! — промычал с насмешкой толстый, тут же больно приложив меня своей дубинкой по загривку.
— Ух-ты, какой ножичек! — ещё один сопляк его же возраста, но уже худой, длинный шкет, заметив как моя рука потянулась к поясу, наступил на неё рукой и тут же вытащил медвежий коготь.
— И сапожки какие крутые! Никак княжеские… — где же ты сопля, такие достал-то? — белобрысый пацан лет десяти, тут же стащил с меня обувку и передал её семилетней, черноволосой девчонке с косичками. Одетой в расшитый золотыми узорами, голубой сарафан. Туда же перекочевал и мой медвежий коготь.
И вот я, абсолютно босой, с заплаканным лицом и вновь сочащимся шармом на шее, разбитый физически и морально, лежу лицом в грязи, придавленный в затылок довольно увесистой дубиной с неприятно острыми сучками. Которые больно вонзаются в мою кожу, и я не могу толком пошевелится. Рука на извороте зафиксирована тощей лапой. А тучный пацан навалился на мою бедную шею, почти всем своим телом. А я лишь исподлобья смотрю на эту картину, под названием, местная, голопузая шпана, наехала на бывшего десятника золотой орды. И не просто наехала, а втоптала его в грязь.
— Толстый, смотри не сломай волчонку шею, а то ты можешь… — звенящим словно колокольчики, детским, властным голоском, остановила от необдуманных действий тучного парнишку, явно заправлявшая здесь девчонка.
— Могу! — заржал пацан. — И шею могу, и руку, и ногу…
— Я знаю, что ты можешь! Тупица! — она подошла поближе и заехала смачный подзатыльник. — Вот по этому и говорю, что бы ничего волчонку не сломал.
— Чего бьёшься! — обиделся толстяк. — Я не тупица… Или может, ты в этого зверёныша влюбилась? Не каждый с Чубом закуситься посмеет! А этот, даже на поединок его вызвал. — явно съехидничал толстый. — Ай! — это прилетел подзатыльник, уже от самого старшего из троицы.
— Думай, что языком своим мелешь! — дал понюхать свой кулак подросток. — И кому! Это понятно?
— Белый! Да пошутил я… — оправдывался толстый. — И пошутить уже нельзя, что-ли…
— В следующий раз, за такие шутки выбью тебе все зубы. — спокойно сказал Белый. — А у тебя их и так, не очень много осталось… Сладкоежка… — я хоть и не мог толком крутить головой, но краем глаза видел что происходит. И как только худой пацан немного ослабил давление на руку, тоже двинув за компанию Толстому по шее, а жирный тут же убрал свою дубинку, в попытке хоть кому-то дать сдачи, выбрав видно самого слабого, я перекувыркнувшись, высвободил свою руку.
Оказавшись возле девчонки, быстрым движением выхватил у неё ножик и тут же двинул ошарашенному блондину головой в живот. А затем со всей дури заехал по ноге. Запрыгнув на опустившуюся на колено, согнувшуюся от боли в три погибели фигуру, приставил свой волчий коготь к его горлу.
— Эй! Пацан. Успокойся… — прошептал блондин. —
