И снова усмешка судьбы: на кладбище над свежей могилой жандармского генерала, значительную часть своей жизни боровшегося со всякой революционной крамолой, был исполнен революционный гимн. Никакой панихиды не было. Её заменили речи ораторов. Всех как и следовало ожидать перещеголял Гранит Лаптев. Он начал с того, что похвалил организаторов похорон за то, что погребение обошлось без гнусавого поповского пения, и тут же высказал предложение в будущем вернуться к практике погребальных костров, как более соответствующей духу революции. Но это было лишь начало. Потом молодой комиссар с каким-то патологическим сладострастием произнёс: «Пусть в этой могиле спокойно будут тлеть кости нашего начальника, но дело, ради которого он пришёл сюда и погиб – нетленно! Пусть его мозг пепелится и смешивается с этой чужой землёй, дух его будет радоваться тому преображению, которое принесла в этот край революция…»
Но вот отзвучали напыщенные речи, отгремели залпы ружейного салюта и оркестр нестройно грянул «Интернационал»…
К Одиссею подошёл Лаптев. Комиссар дружески положил учёному руку на плечо и проникновенно заглянул в глаза.
– Я ведь понимаю… Мне тоже это их средневековое варварство не по нутру. Если человек при жизни сознательно сам не отрёкся от бога, нельзя так глумиться над его прахом. А то лживая показуха получается. К примеру, наши красноармейцы, как стадо баранов, орут за комиссарами, что надо бороться с религией, но при этом большинство продолжает носить под гимнастёрками крестики.
– Если вы так думаете, тогда почему не поддержали меня?
– Э, брат! Тут политика. Это лишь у набитого дурака то что в уме, то и на языке. А если ты комиссар, то обязан уметь сдерживать себя.
Гранит снова сделал скорбное лицо.
– Да-да, жаль старика! В общем славный был старикан. Но он сам выбрал свою судьбу. В его возрасте надо дома сидеть. Пользоваться тем, что тебя приглашают в разные наркоматы для консультаций, платя за советы сытными пайками. А ему, видите ли, вздумалось тряхнуть стариной.
– Я так не думаю, – ледяным тоном произнёс Луков.
– Да?! А что ты думаешь?
– Я думаю, что Анри Николаевич был настоящим патриотом, искренним романтиком, а не приспособленцем. Поэтому в трудный для Родины час посчитал для себя невозможным сидеть дома в почёте и сытости, сознательно пошёл на риск во имя собственных идеалов.
– Ого, как завернул, аспирант! – восхищённо и даже с некоторой опаской в лице воскликнул комиссар. – Так ты чего доброго скоро и меня за пояс заткнёшь по части ораторства.
– Я не трепач. Мне красоваться на митингах не к чему.
– А я трепач, да? – обиделся комиссар. Выражение его хулиганского лица приобрело задиристый вид. В глазах появился весёлый и злой блеск. Он ощерился беззубым ртом. Дело явно шло к конфликту. Однако неожиданно тон комиссар снова стал вполне дружеским.
– Ладно, думай что хочешь. А ты мне всё равно по душе. Парень ты честный, и революции не чужой, раз согласился ей помогать. Только держаться тебе надо не всяких там бывших, а нашего брата комиссара.
Лаптев пытался понять, куда клонит этот обычно взрывной, как анархистская бомба, но сейчас на удивление отходчивый, молодчик.
– Что-то я вас не пойму.
– А тут и понимать нечего. Слушай, тут какие-то чудаки, у которых пустые орехи на плечах вместо мозгов, прочат тебя на место приставившегося старика. И даже обсуждают этот вопрос с Москвой.
– Меня?! – изумился Луков.
– Тебя, милай, тебя! – зло передразнил Гранит с прорвавшимся раздражением на конкурента. – Только ты должен отказаться! Сам ведь понимаешь, что не годишься для такого дела. Тут нужен человек из стали, с серьёзным боевым опытом, умеющий командовать. И чтобы принципы, значит, у него имелись, твёрдые.
– И кого вы предлагаете? У вас есть на примете чья-нибудь кандидатура?
– Конечно, имеется! – приосанился 20-летний губошлёп с замашками молодого Наполеона. – Себя предлагаю! Если возьмёшь самоотвод в мою пользу, станешь при мне начальником штаба.
– Благодарю за высокую честь. Но, по-моему, Гранит, ваша кандидатура, как и моя, одинаково не подходят для такой должности.
На этом разговор был кончен. Одиссей не слишком серьёзно отнёсся к притязаниям пьяницы и болтуна, впрочем, как и к известию, что его собственная кандидатура кем-то может всёрьёз рассматриваться в качестве замены Вильмонту. Луков не сомневался, что в конечном итоге московские руководители и местные комиссары сумеют подобрать на освободившееся место действительно авторитетного достойного человека.
Но на следующий день выяснилось, что комиссар ещё третьего дня начал действовать в свойственной ему анархисткой манере. Едва только ему стало известно об убийстве генерала, Лаптев тут же поспешил объявить себя новым начальником экспедиции. Для этого он даже пошёл на подлог – предъявил местному начальству что-то вроде завещания, якобы, составленное прежним начальником незадолго до своей гибели. Вот, мол, Вильмонт предчувствовал близкую кончину и заранее подумал о приемнике, выразив в письме волю, чтобы в случае его гибели у штурвала экспедиции стал самый достойный из его подчинённых – комиссар отряда.
Документ был странный. И всё-таки кое на кого фальшивка произвела впечатление. Под это дело Лаптев сумел выбить себе ещё привилегией и почестей. Для него это не составило особого труда, ибо дорогу в нужные кабинеты он уже знал. Вскоре Гранит стал разъезжать по городу в персональном авто с личным шофёром, которые были закреплены за ним на весь период пребывания в Ташкенте. И это притом, что даже грозному начальнику ТурЧКа персональный «мотор» не полагался, и он ездил на пролётке!
Стремясь насладиться всеми прелестями своего мимолётного положения, Лаптев теперь зажил с поистине великокняжеским размахом. Обыватели почтительно глядели вслед его пролетающему в сопровождении конного конвоя автомобилю и почтительно говорили: «Сам „Фрунз-паша“ поехал!».
Будучи всего лишь комиссаром крохотной экспедиции, которая оказалась в Ташкенте проездом, талантливый демагог сумел раздуть свою персону до гигантских размеров личного посланца Троцкого, Дзержинского, а может даже самого Ленина! И, судя по ненормально завышенным почестям, которые ему оказывались, он очень талантливо набивал себе цену в кабинетах местных начальников, легко обещая выбить из Москвы всё, в чём остро нуждалась республика – новые составы с оружием, боеприпасами, обмундированием, медикаментами и продовольствием, а также свежие дивизии. С лёгкостью он раздавал будущие высокие должности, жаждущим перебраться в Москву гарантировал перевод, и так далее.
Здесь в Ташкенте, где особенно были сильны восточные традиции чинопочитания, влиятельного гостя буквально засыпали подарками. Вдобавок к уже имеющимся апартаментам в княжеском дворце московскому комиссару были предоставлены дополнительные помещения, куда регулярно доставлялись разные яства и вина, красивые женщины.
Для Одиссея самым неприятным было то, что Лаптев действительно стал вести себя как приемник Вильмонта. Он был уверен, что интеллигентик ему не конкурент, и держался с Луковым, как с подчинённым. То, что самозванец разговаривал с ним покровительственным и даже начальственным тоном, Одиссей бы ещё стерпел. Но вскоре случилось то, чего бы генерал никогда не допустил – нечистому на руку авантюристу доверили заниматься закупками необходимого имущества для продолжения экспедиции! Луков сам видел приказ за подписью самого Начфина фронта. Возникла угроза, что вместо качественного продовольствия и снаряжения экспедиция получит неплохо выглядящий хлам, да гниль. Зато ловкий одессит и вступившие с ним в сговор спекулянты наживут на выгодном деле отличные барыши.
Одиссей решил бороться с самозванцем, но сперва натыкался на холодное недоумение интендантских начальников, чьё расположение Лаптев по всей видимости неплохо подмазывал. Снабженцы пожимали плечами и отвечали Одиссею, что у них нет никаких оснований не доверять опытному коллеге, ведь Лаптев предъявлял им документы, свидетельствующие о его работе в Народном комиссариате торговли.
Лаптеву быстро донесли о том, что под него копает соратник по экспедиции.
– Учти, если не прекратишь свои контрреволюционные происки, я распоряжусь, чтобы тобой занялось ТурЧКа – предупредил Гранит…
Однажды среди ночи в дверь номера постучали. Стук был не вежливый, но требовательный. Одиссей оделся и с недобрым предчувствием пошёл открывать. На пороге стояли люди, по которым сразу можно было понять, из какого они учреждения. Одиссей решил, что их прислал Лаптев. Внутри у него будто всё заледенело от смертного ужаса. Пока его куда-то везли в крытой коляске, Луков мысленно простился с отцом и с самой жизнью.
