– Как же быть? Они могут выглядеть точно, как мы. И все равно друг друга никогда нам не понять? Это чертовски обидно! – воскликнул Арсений, с надеждой ожидая, что его сейчас опровергнут. Что и произошло.
– Не смешите. Если поняли вы, в чем подвох и секрет, поймут и в других частях Вселенной. А дальше – дело техники. Я лично намерена рассылать во все стороны пространства случайный подбор волн на всех возможных частотах. Вдруг угадаю чужой язык, – с легким смешком сообщила Кэти. – И отклика ждать стану, если нужно, хоть сотню лет.
– Но вы же не поймете ответа. А стало быть, не сможете его обнаружить. Ведь так, следуя вашей логике? – изумился Мадянов.
– А я ничего и не собираюсь понимать. Если мои отдаленные собеседники тоже пришли к аналогичному выводу, они не станут мне отвечать! – и Кэти посмотрела хитро, не сообразил ли кто, в чем здесь загвоздка.
– Это верный подход, – первым довольно быстро догадался магистр Го Цянь, что и было для Арсения не удивительно. – Вы ожидаете повторения. Если полученный задом сигнал точь-в-точь как ваш, то это и есть отзыв. Природа не может копировать без отличий, а существо, себя осознающее, – может. Тогда вы поймете, что в случайном хаосе содержится буква послания, если с той, другой стороны тоже понимали, что обнаруживали именно послание. Останется только вывести правило этого хаоса. Вот и будет первый контакт.
Арсений был повержен и убежден, он вдруг тихонько рассмеялся, как если бы с его сердца упал невидимый камень. Теперь даже невозвращение «Пересмешника» перестало казаться ему большой неприятностью. Именно здесь, на борту корабля, возможно, и предстояло осуществиться самому великому открытию в истории человечества. И он, скромный доктор космобиологии (вовсе без дополнения приятной степени «магистр наук» и никогда таковым не будет), лично поприсутствует при знаменательном событии. А оно произойдет, кто бы теперь сомневался. Не то чтобы когда-либо прежде доктор Мадянов всерьез интересовался межзвездными контактами, он и полетел совсем не из-за этого, но если уж выпала подобного рода удача, несправедливо ей пройти мимо. Как будто его пребывание на «Пересмешнике» обретало вдруг новый смысл.
– Спасибо вам и вам! – Арсений встал и поклонился на обе стороны собеседникам. – За то, что уделили время для моего просвещения.
– Что же, принято. А если позволите иногда приложиться к вашему концентрату, буду благодарна, – с усмешкой ответила ему Кэти. – Не беспокойтесь, на многое я не претендую. У меня теперь начнется самая работа.
Магистр Го Цянь от слов воздержался, привычно и вежливо поклонился в свою очередь, как бы сообщая – он тоже всегда к услугам любознательных обитателей «Пересмешника». Вся троица направилась к выходу. Арсений только на минуточку замешкался, намереваясь отменить с регулировочного пульта цветовую гамму стен. Кэти и доктор Го остановились, поджидая его в дверях, словно заговорщики, связанные клятвой и не желающие оставлять своего собрата наедине с совестью. И тут Мадянова осенило, именно в момент, когда он возился с голограммой полного отключения, которая с запрограммированным занудством требовала от него двукратного подтверждения.
– Послушайте, если все так, как вы только что говорили, то отчего мы ни разу не поймали сигнала на доступном нам структурном языке? Учитывая бесконечность Вселенной? – спросил доктор и получил возможность воочию понаблюдать, как опешила еще недавно самоуверенная Кэти. – Кто-то ведь мог сообразить и тоже разослать «хаотичное», на его взгляд, послание, но понятное для нас? Подобных попыток должно быть великое множество, разве нет?
И тотчас Арсений увидел редкостное явление. Обескураженного магистра Го Цяня. Ладно, Кэти. Но неужели даже «великие» не сообразили столь простую вещь?
– Да, действительно. Я как-то не подумала. А вы не так уж ограниченно образованы, как представляетесь, – на бедном металингвисте Мелоун теперь лица не было. Еще бы, прахом летели все ее тщательно взлелеянные планы. – Впрочем, этому факту тоже есть объяснение. По крайней мере, должно быть. Вы как полагаете, доктор Го?
– Я полагаю так. Объяснение будет. И нам оно будет, возможно, неприятным. А доктор Арсений подтвердил нам правило иное. Мудрец от мудрости своей отчасти упускает суть вещей. Извините, госпожа Кэти. Но видимо, вам необходимо возвернуться к самым началам, – магистр явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Один у Мирона был сын, да и тот Мироныч, – подвел неутешительный итог Арсений. – Только, пожалуйста, не расстраивайтесь! Кэти, я ведь не нарочно.
– Все равно. Я стану рассылать волны, как и собиралась, – машинально ответила ему металингвист Мелоун, взгляд ее сделался как бы отсутствующим.
– И правильно. Хуже ведь не будет. А может, напротив, выйти толк. Все происходит вдруг. Опять же, по вашим словам, одно место случается занять лишь единственный раз. Что, если додуматься до вашего предположения, вероятно, только однажды, как? – попытался утешить женщину Мадянов.
– Вы так считаете? – с надеждой спросила его Кэти.
Но отозвался ей магистр Го Цянь:
– О да! Это похоже на первое возможное решение, – в его голосе, напротив, не прозвучало никакой надежды.
У Арсения еще было свободное время до начала ужина, и, расставшись с Кэти и магистром на несколько печальной ноте, он счел необходимым проведать настоящего своего пациента, сеньора Рамона. Для чего и направился в его спальную каюту.
Эстремадура лежал на верхней койке и грустил. Временная нетрудоспособность действовала отрицательным образом на его неугомонный нрав. А может, сказалась неудача с кометой. Мадянов решил развлечь пациента целительным разговором, тем более имел вопросы к сеньору Рамону как непосредственно к астрофизику, и астрофизику, судя по всему, первоклассному. По счастью, пан Пулавский все еще пребывал на дежурстве, так что беседе их ничто не препятствовало.
– Отчего печать страдания вижу на челе твоем?.. Вам, дражайший мой, полагается ныне радоваться второму рождению и славить Божественного Антония, ниспославшего вам избавление от опасностей, – с нарочно пафосным, драматическим надрывом произнес Мадянов, задрав при этом голову вверх. – Сеньор Рамон, плюньте вы на вашу комету. Примите добрый совет. Если ничего нельзя изменить, так зачем же маяться думой попусту? Улетели ваши контейнеры. Улетели и сгорели. И Бог с ними. Вы-то, хвала Антонию, живы.
Сеньор Рамон не то чтобы оживился, мягко это сказано, а прямо-таки взвился над койкой, что было небезопасно, ибо тут же он стукнулся забывчивым лбом о потолок, коротко взвыл и, спустя секунду, неловкой каракатицей снизошел на пол. И немедленно разразился речью:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
