Как и обещал Растяпа, дерево она нашла. Залезла на скользкий ствол, села на него верхом и, перебирая руками и ногами, переползла на другую сторону. Один сапог сгинул в потоке, руки, кажется, покрылись корочкой льда, так что у Керме ушло достаточно времени, чтобы избавится от второго. Земля обжигала холодом. Зато на истрёпанной, скрюченной и слегка хрустящей в ладонях кленовой карте, которая благополучно переждала переход через реку за пазухой, пальцы сразу отыскали нужную жилку.
Впереди холм.
Керме с трудом забралась наверх, представляя себя насекомым, что ползёт по крутому боку яблока. Уселась на самой верхушке, вдыхая запах перезрелого боярышника. Хотя степняки употребляют его в пищу сушёным, свежий тоже имеет свой аромат, неизмеримо более тонкий и приятный. Кажется, его можно продеть в игольное ушко. А потом тёмный угол в её собственном шатре снова наполнился смыслом. Кто-то сидел там, обняв руками колени, и она наблюдала за ним, затаив дыхание, не смея приблизится.
— Я помню это место. Оно пустое, только несколько плоских камней в центре, да жёсткая трава. И вокруг заросли боярышника. Это холм, откуда можно пересчитать все горные шапки в округе. Ночью над ним низко-низко нависает луна и носятся летучие мыши.
Керме продралась сквозь кусты, оставив на неожиданно колючих ветках клочки шкуры, выбралась в центр, где трава и впрямь была жестковата, и будто это не трава, а маленькие-маленькие рыбные косточки. Ощутила животное тепло, застарелое, будто бы оно впиталось в загривок холма.
Она обо что-то споткнулась, упала, неловко и в последний момент завалилась на бок, чтобы не повредить малышу.
— Здесь ступеньки, — Керме встала на колени, руки отправились на разведку, осторожно ощупывая всё вокруг. — Неровные такие, будто из древесной коры сделаны… Кому такие могли понадобиться? И куда же ведут?
— А потом они обрываются, — маленький был уже в кончиках её пальцев, ощупывал вместе с ней странную конструкцию.
— Да. Две ступеньки — и половинка третьей.
— Это остатки лестницы в небо. Оставь её в покое, сейчас она никуда не ведёт. Странно, что мы можем её почувствовать. Она должна быть видима только для людей, которые наполовину здесь, наполовину там. Ты знаешь таких?
— Шаманы… То есть, глазами её не пощупать?
— Нет. Я уверен, что кто-то другой не сможет её пощупать даже руками. Здесь давно уже никто не проводил обрядов. Лестница захирела и развалилась. Ступай осторожнее, здесь могут быть ещё ступеньки вниз, в подземный мир. А лучше — оставайся прямо здесь.
— Что?
— Я знаю, куда ведёт тебя этот смешной листик, — в голосе маленького не было и намёка на весёлость. — Я вспомнил. Там тебе ничем не помогут. Сейчас я уйду насовсем. Мне осталось недолго. День — и всё. После этого я выйду из тебя комком отравленной крови, и ты вновь будешь свободна. Лучше оставайся здесь. Здесь много пролитой крови, она будет подпитывать тебя, и поможет мне исчезнуть.
Керме почувствовала, как из глаз хлынули слёзы.
— Но я не хочу! — сказала она, но там, в тёмном углу, снова никого не было.
Керме вскочила, ухватившись за край верхней ступеньки, ступни оказались вдруг слишком маленькой опорой, чтобы удержать тело. Отчаяние влекло её, словно лавина, дальше, вперёд и вперёд.
— Я тебя не брошу, — шептала Керме. — Как ты мог подумать, что я тебя брошу?..
Глава 13. Наран
Наверное, горы — это огромный муравейник в степи. Людей там куда больше, чем можно встретить, всю жизнь кочуя от аила к аилу. Здесь совершенно другие правила — юрты тоже возводят из войлока, но они куда реже покидают насиженное место, чем где-либо в степи, постепенно полнеют и отращивают себе панцири из камней и древесины. Ходишь вокруг такой и разглядываешь со всех сторон, пытаясь понять, что это за животное и из какой тайги оно выползло, и самое главное — где здесь вход, пока с какой-нибудь стороны не колыхнётся войлочный порог и не покажется лысая голова монгола, вопрошающая:
— Чего ты тут шатаешься?
Они более приземистые, широкие и плоские. Такие, чтоб не уволокло ветром и чтоб внезапно обрушившийся с горы камень не смял юрту целиком, а всего лишь проделал в ней дыру. Идолов здесь не ставили, а обязанность поклонения богам целиком перекладывали на камов. Да и те просили о милости не напрямую у Неба, а перекладывали эту обязанность на своих многочисленных духов. У камов не было своего шатра в аиле, ютились они высоко в горах, так, что сам кам по прошествии десятка лет забывал, из какой деревни он родом.
К удивлению Нарана, к камам здесь относились с долей презрения и отзывались о них довольно грубо:
— Они много едят, и от них мало пользы. Только трясут своими костями попусту… вон, у Танагара не проснулась поутру жена, так до сих пор эти бездари ищут её двойника. Пока искали, где бедолага заплутал, нашли в тайге кости коня, которого ещё в начале весны потерял тот же Танагар. Он говорит — отыщите жену, а они конские кости нашли… ну куда это годится? И ведь коня по весне тоже искали. А нашли собаку Уура. Медведь задрал. Уур её по хвосту узнал…
На полянках, если приглядеться, всегда можно заметить белые точки — то пасут овец, табуны отправляют на зиму в горы, самим искать себе пропитание. В степи, где по зиме постоянное перемещение служит залогом выживаемости, здешние порядки обложиться шкурами и зарыться как можно глубже в снег показались бы дикостью.
Они отправились в путь следующим утром. Старик сразу взял резвый темп, подгоняя свою лошадку пинками. Сама собой отыскалась среди деревьев тропа, белеющая голым камнем, и Наран живо представил, как долгие десятилетия лошадиные копыта сдирали с неё кожу и мясо, оставляя только кости.
Ехали в молчании, в желудке юноши впервые за долгое время переваривалось не добытое им самим, сдобренное специями и поджаренное мясо. Хотя там была кровь, лис внутри него остался недоволен, он грыз нарановы рёбра, вызывая в позвоночнике протяжную, ноющую боль.
Может быть, тут и не пахнет родными степями, может, колючий пейзаж взрезает Нарану живот, и он буквально чувствует, как ледяные шапки гор рвут на мелкие части кишки и ломают позвоночник. Но всё же здесь потрясающе красиво. Он и не помышлял, что такая высота возможна, что можно разглядывать аил сверху, будто бы умостившись верхом на облаке и свесив ноги. Воздух сам был как кусочек льда, его требовалось долго рассасывать, прежде чем удавалось получить немного кислорода, и сердце то замедляло свой стук, то снова ускоряло, пытаясь приспособиться к новым условиям.
Через несколько часов, когда солнце зависло прямо над пальцем скалы, на которую они поднимались, дорога милостиво предоставила им возможность передохнуть на развилке. Одна тропа по-прежнему звала их за собой вверх и со временем грозилась превратится в череду прыжков с уступа на уступ, другая ползла влево, огибая скалу и вяло помахивая пушистым от поросли папоротника хвостом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
