— Ладно. Шлите. Я в «Ньюронетикс».
— Хорошо.
— Капитан?
— Чего еще?
Я замялся, но вопрос слишком много значил. К тому же прослушка отключена, можно и прямо говорить.
— Почему вы решили раскручивать Майю?
Кацураги помолчала.
— Я думала, ты поймешь. «Чистота» не подходит Ибуки по психологическому профилю. Блэйд раннер среди фашистов — редкая штука. Я решила, что она столкнулась с какими-то секретами из среды еваделов.
Я вспомнил лицо Майи там — на приеме в «Ньюронетикс» — и озадаченно нахмурился. Мне ведь еще тогда стало понятно, в той горячке, что она уже не та Майя. И сейчас вот прямо себя убеждал, что думаю словно бы о разных людях. И я бы сам давно допёр, что Ибуки изменилась как личность. Если бы я хоть чуть-чуть лучше знал свою девушку.
Но, увы, соевого соуса не достаточно для такого вывода.
* * *
Я закрыл уши. Низкий звук лился сквозь ладони, сочился в уши, он ослеплял — в самом прямом смысле синестезии — он был похож на симфонию, которую мог бы сыграть бог. Впрочем, в некотором смысле, так и было.
Когда в глазах посветлело, я убрал руки и посмотрел на хозяйку кабинета.
— Не делайте так больше, — сказал я, ворочая пересохшим языком.
— Квалифицируете как покушение? — с нейтральным выражением спросила Акаги, выключая проигрыватель на компьютере. — А это ведь «модуляция жизни», акустическое выражение колебаний АТ-поля, когда оно создает Евангелиона. Из LCL — подобие человека.
Я при этих звуках сам превращался в LCL, но решил таких мыслей не озвучивать. Не хватало еще светски-научных прений — профессор и так ухитрилась общими фразами отнять у меня три минуты. Классический чокнутый ученый.
— Я здесь слегка с другой целью, профессор. У меня есть вопросы о «Пацаеве».
— А, — скучно сказала Акаги. — По поводу Ибуки?
Я, кажется, крякнул, и женщина кивнула.
— Понятно. Что хотите узнать?
— Суть вашей работы на «Пацаеве»? — наглым тоном спросил я.
— Исследование предсмертных состояний Евангелионов.
Два-ноль. Это уже чертовски неспортивно: Акаги в легкую все сдавала, и тем самым выбивала у меня одну карту за другой. Вот только мои полномочия — генератор козырей в рукаве, и это окрыляет.
— Вы знаете, почему Ибуки ушла в «Чистоту»?
— Предполагаю.
— Предположите вслух.
Акаги повозила пальцем по сенсорной панели и сняла очки. В кабинете было накурено, дышал я через раз, и вообще — все было на ее стороне, даже территория.
— Я знаю о Евангелионах почти все, Икари. Кроме двух вещей. Вы знаете, что находится в полутора световых годах от системы «Пацаева»?
Школьный вопрос, но опять в сторону.
— Знаю. Запретная звезда. Однако мы…
— Именно, — профессор подняла палец. — Помолчите.
«Ни хрена себе». Я успел почти по-детски обидеться, и Акаги немедленно этим воспользовалась:
— Вокруг этой звезды вращается Антитерра — планета, идентичная Земле.
— И вся ее поверхность покрыта LCL. Тератоннами LCL, — скучно закончил я. — Закрытая зона для полетов и все такое. Может, к делу?
— Разумеется, — сказала Акаги. — Я как раз о деле. Так вот. Никто не знает, откуда это вещество. Мы научились его синтезировать, когда поняли, что оно полезно, но почему именно гетеролитический разрыв…
— Профессор.
Мне было противно. Эта сука трепала мне нервы и, видимо, наслаждалась процессом. В моем распоряжении были законные полчаса, и она намеревалась извести их на научную чушь уровня школьной программы. Еще и от адвокатов отказалась. Юристы сидят под дверью и жаждут моей крови, и она их выпроводила, только чтобы оттрахать мне мозги. «„А“ с плюсом», профессор.
— Ну, как хотите. Я, как и говорила, не знаю двух вещей: природы первоисточника Евангелионов и загадки их конца. Потому и попросилась возглавить проект по изучению смерти синтетиков.
Я неожиданно увлекся: ну да, получается, одно дело заложить молекулярную бомбу, чтобы Ева подохла в сроки, а другое — понять, как именно умирает существо, которое с точки зрения белковой жизни — ересь и богомерзкая хрень. Которое даже не живет в общем смысле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— И к нам нанялась Ибуки — сотрудником по контролю. Кстати, вы зря ее бросили. Милая девушка.
Я скрипнул зубами, но смолчал.
— У нас даже завязалось подобие отношений…
«Ох, бля».
— …А потом оказалось, что Майя — слишком любопытная. Она просмотрела на моем компьютере ту информацию, которую ей знать не полагалось, — Акаги надела очки и принялась изучать экран. В стекле линз отражались какие-то бегущие строки. — Мм… Так вот. Мне пришлось включить ее в программу экспериментов.
Это был офигенный тон — мне сразу же стало нехорошо.
— Какого рода?
— Мы изучали синтетиков в терминальной фазе — поведение, реакцию, состояние внутренних органов, ментограммы, — Акаги потянулась за сигаретой. — Взаимодействие с людьми…
— Что?!
— А что вас изумляет, Икари?
«Как бы так выразиться? Хотя бы то, что Ева в терминальной фазе неадекватна» — и снова я промолчал.
— Все участники экспериментов официально были казнены до прибытия на базу, — хладнокровно сообщила Акаги. — Кроме Майи Ибуки.
У меня все слегка плыло перед глазами. Люди, которые пытают нелюдей и смотрят, как те поведут себя с людьми. Нелюди, которым предлагают пообщаться с людьми. Люди, которые попадают к нелюдям. Я почему-то четко представил их всех. Представил — и пожалел об этом.
— Она оказалась сильной. Она часами смотрела им в глаза. Мы это так и назвали — «гляделки». И ни один Евангелион ее не тронул, пока мы их слегка не раззадорили.
Я вздрогнул и с трудом остановил руку на пути к пустой кобуре. А перед глазами стояли холсты Майи.
— Майе удалось сбежать. К сожалению, планета не была режимной, так что…
— И почему же вы ее не нашли? — спросил я, буквально проталкивая воздух сквозь перехваченное горло. — Она же открыто нанималась после бегства? Да, скрывалась, но…
— Мне неизвестна политика руководства, Икари.
Сука.
— Какую информацию узнала Ибуки?
— Не могу сказать.
— Это после всего-то, что вы мне тут наговорили? — я поднял брови. — Да вам лет пятнадцать светит уже!
— За что? — удивилась Акаги. — Якобы пострадавшая мертва, базы не существует, ничего нет. Я уж молчу, что «Чистоту», куда входила Ибуки, вот-вот объявят вне закона.
Я проглотил «базы не существует», изо всех сил гася холодную ярость.
— Икари, — позвала меня профессор. — Поменьше злобы. Занимайтесь своим делом, иначе мне придется улететь с Земли. Надолго. А это неудобно.
Вдох — и выдох. Вдох — и… Вот если бы еще зубы расцепить.
— И еще одно. С информацией о Майе вас выпустят отсюда, с тем, что я могу добавить, — нет.
— У меня высшие сертификаты допроса, за нами не могут следить.
Акаги сделала длинную затяжку и выдохнула в потолок.
— Вы слишком милый, Икари. Всего доброго.
Хотелось сказать что-то злое. Хотелось сказать, что я вернусь. Хотелось пристрелить суку без всяких разговоров — а еще она своим существованием словно бы оправдывала меня. Я лишь прекратил страдания Майи, которая не могла прогнать из разума треклятых «колец Синигами».
Я словно у психоаналитика отсидел, а потому вышел молча. Зато в ушах всласть звенело.
Закрыв дверь за собой, я посмотрел по сторонам. В креслах в маленьком холле расположились юристы «Ньюронетикс» — элегантные крысы в дорогущих костюмах, все того же серого оттенка, что и стены. Неподалеку окопалась моя гвардия — взвод «виндикаторов», и даже бронированным глыбам тут было неуютно. Я хотел было оторваться на вставших мне навстречу адвокатах, — их лиц я по-прежнему не воспринимал, — когда обнаружил в коридоре еще одно действующее лицо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Гендо Икари спускался на этот этаж офиса по широкой лестнице.
Я понял, что разглядываю говнюка, а он — меня. Я так и не понял, кто победил в гребаных гляделках, но вряд ли мой отец вспотел от напряжения, когда отвел взгляд и просто прошел мимо.
