где-то в районе лопаток, зато в движение пришла левая, — по-видимому, зуд перекинулся на бедро, и он яростно скреб его ногтями. По коже бегали мурашки, и даже «взрослый» прикид не мог этого скрыть. Из уст его исходило утробное гудение — равномерный гул, которого сам он, скорее всего, и не слышал. Он на что-то решился, а на что — непонятно. Действия его становились непредсказуемыми. В любой момент события могли принять неожиданный оборот.
Я сделал шаг вперед. В горле пересохло, и я судорожно напрягал связки, ловя воздух.
— Ну, как тебе все это нравится? Мальчик запросто мог бы стать кинозвездой. Что скажешь, Юджин? — сказал Сосия.
И тут Юджин сделал свой ход. Он выпрыгнул из-за плеча Сосии и чуть не упал. Теперь стало ясно, почему он все время почесывался — за спиной он прятал еще один ствол. Юджин резко вскинул пистолет, но Сосия, выставив локоть, отбил выпад и стал поворачиваться лицом к мальчишке. Одним броском я преодолел разделяющее нас расстояние и, прежде чем Сосия успел развернуться, оказался между ними. Я крепко схватил Юджина за руку, оказавшись к нему спиной. Сосия подвернул ногу и упал на землю. В неподвижном влажном воздухе прогремели два выстрела. Я, не оборачиваясь, ударил Юджина локтем в лицо и услышал, как что-то хрустнуло.
Сосия рывком оторвался от мостовой и нырнул в кучу соли. Конверт раскрылся, и фотографии разлетелись по ветру. Юджин бросил пистолет. Я выпустил его скользкую, потную руку, и он тут же рухнул как подкошенный, со стуком ударившись головой о бетонное покрытие.
Я подобрал его пистолет и посмотрел на Энджи. Она стояла в позиции стрелка по неподвижной мишени и твердой рукой переводила пистолет с Юджина на Сосию и обратно. Оба они были у нее на мушке.
Юджин сел на землю, обхватил руками колени. Из разбитого носа густой струей текла кровь.
Сосия лежал в тени виадука, распластавшись на соляной куче. Я держал его под прицелом, но он был неподвижен.
К нему подошла Энджи, посмотрела и потянула за руку. Он перевернулся на спину. Он смотрел на нас и громко хохотал — отрывистым, каким-то утробным смехом. Было видно, что он старается прекратить истерику, но ничего у него не выходило. Он попытался сесть, опершись спиной на кучу, но сделал это неловко — куча пришла в движение, и соль посыпалась ему за шиворот. Это еще больше развеселило его, и он захохотал совсем уж громовым смехом. Он съехал с кучи, как пьяный с ледяной горки, похлопывая вокруг себя руками и бешено смеясь. Хохот гулко отдавался в железной утробе моста, заглушая грохот мчавшихся наверху машин.
Наконец он сел, держась руками за живот.
— Такие вот дела, мой милый мальчик. Неужели в этом мире не осталось не единого человека, которому можно верить? — Он хихикнул и посмотрел на мальчонку. — Эй, Юджин! Сколько заплатил тебе Роланд за предательство?
Но Юджин, казалось, не слышал его. Он весь посерел и с трудом сдерживал рвоту. Он глубоко дышал и держался рукой за сердце. На перебитый нос он не обращал внимания, его в данный момент мучило совсем другое. Глаза его вылезали из орбит — в них не умещалась громадность того, что он пытался было сделать, и того, к чему эти попытки привели. В них застыл неимоверный ужас, и было видно, что мозг его готов взорваться, не в силах осознать, в каком безвыходном тупике он оказался, а в душе царит полное смятение, и не может он найти мужества, чтобы смириться с неизбежным.
Сосия встал и привел в порядок свой костюм. Он помотал головой, стряхивая с волос крупинки соли, затем нагнулся и стал собирать разлетевшиеся фотографии.
— Теперь ты числишься за мной, и никуда тебе не деться. Нет на свете необъятных просторов и бездонных нор. Куда бы ты ни забрался, дитя мое, везде будешь отсвечивать своей задницей. Роланд там или не Роланд, но в живых тебе не бывать.
Юджин посмотрел на свои разбитые очки, валявшиеся у него под ногами, и упал на колени.
Сосия сказал:
— Можешь мне хоть ботинки лизать. Тебя уже ничто не спасет.
Меня бросило в жар. Я чувствовал, как горит шея, пылают уши, краснеет лицо, как бешено стучит пульс, как прямо под кожей бурлит горячая кровь. Над нами раздался страшный грохот, — должно быть, по мосту проследовала колонна грузовиков.
Я посмотрел на мальчонку и понял, что я устал, смертельно устал от всех этих смертей, от ненависти и неведения, полной беспечности и преступного легкомыслия — от всего того, что навалилось на меня за последнюю неделю и закрутило в бешеном водовороте. Я устал от этой бессмысленной борьбы — белых с черными, богатых с бедными, невинных агнцев с отпетыми мерзавцами. Я устал от злобы и бездушия, устал от Мариона Сосии и его жестокости. Я слишком устал от бесконечных размышлений о нравственных и политических последствиях моих поступков. Я уже ни о чем не мог думать, кроме как о валявшихся на земле разбитых очках этого мальчонки, который от ужаса не может даже плакать. В этом мире мне не дают покоя Полсон, Роланд, Малкерн, а с того света ветер доносит тихие голоса их жертв, молящих, чтобы нашлись виновники их гибели и ответили за свои преступления. Чтобы такого больше не было.
Сосия ползал в темноте среди куч.
— Кензи, сколько было этих треклятых снимков?
На мост въехала колонна грузовиков и загремела по металлическим плитам. Грохот стоял такой, что его одинаково хорошо было слышно и в соседнем доме, и за милю отсюда. Я оттянул ствол пистолета.
Посмотрев на мальчика, я понял, что нос у него все-таки сломан. Но слез в его глазах не было. Когда он разучился плакать?
— Кензи, так сколько ты дал мне фоток?
Энджи смотрела на меня, и я понимал, что и у нее в ушах стоят доносящиеся из небытия стенания и в крови кипят гнев и ярость.
Сосия нашел еще одну фотографию:
— Мать твою, старик! Эта лучшая из всех.
Последний грузовик из колонны проехал по мосту. Но рев и грохот не смолкали, оглушительно отдаваясь в ушах.
Юджин потрогал нос и застонал.
Энджи молча наблюдала, как Сосия на карачках ползает по земле, собирая фотографии. Она взглянула на меня, и я кивнул.
Сосия поднялся и, сжимая в руке фотографии, вышел на свет фонаря.
— Сколько тебе надо, Сосия? — спросил я.
— Сколько чего? — не понял он и принялся выравнивать края
