— Да спите, пожалуйста, господин секретарь, — обрадовался К. — Тогда и я, с вашего разрешения, сосну немного.
— Э-э нет, — снова усмехнулся Бюргель, — чтобы заснуть, мне, увы, одного приглашения недостаточно, разве во время разговора вдруг выпадет случай, разговор-то скорей всего меня усыпляет. Да, нервы при нашем деле ох как страдают. Я, к примеру, связной секретарь. Вы не знаете, что это такое? Так вот, я осуществляю самую прочную и надежную связь, — тут он от радости невольно потер руки, — между Фридрихом и деревней. Я обеспечиваю координацию между замковыми секретарями и секретарями в деревне, по большей части я и сам в деревне нахожусь, но не постоянно, в любую секунду я должен быть готов к вызову в Замок, — видите, саквояж стоит? Жизнь, что и говорить, беспокойная, не всякий выдержит. С другой стороны, и то верно, что мне без подобного рода работы уже не обойтись, всякая другая показалась бы мне пресной. А как с вашим землемерным делом?
— Я сейчас ничем таким не занимаюсь, как землемеру мне тут работы не дают, — ответил К., особенно не задумываясь, ибо всеми помыслами сосредоточился лишь на одном — чтобы Бюргель заснул, но и к этому стремился скорее по обязанности, проформы ради, из некоего чувства долга перед собой, в глубине души понимая, что мгновение, когда Бюргель уснет, еще где-то необозримо далеко.
— Поразительно, — сказал Бюргель, энергично откидывая голову назад и одновременно извлекая откуда-то из-под одеяла блокнотик, явно вознамерившись что-то записать. — Вы землемер, а землемерных работ вам не поручают.
К. машинально кивнул, поверх спинки кровати он вытянул левую руку и теперь приклонил на нее голову; он давно то так, то этак пытался устроиться поудобнее, теперешняя поза оказалась самой удобной из всех, теперь ему легче было Бюргеля слушать.
— Я готов, — продолжал Бюргель, — проследить за этим лично. Здесь у нас, будьте уверены, не такая постановка дела, чтобы специалиста по назначению не использовать. Да вам, должно быть, и обидно, разве сами вы от этого не страдаете?
— Страдаю, — медленно проговорил К. и про себя улыбнулся, ибо как раз сейчас он не страдал от этого ни чуточки. Да и любезность Бюргеля особого впечатления на него не произвела. Дилетантство, чистой воды дилетантство. Не зная обстоятельств, при которых воспоследовал вызов К., трудностей, которые этот вызов в общине и в Замке встретил, всех запутанных хитросплетений, которые выдались уже во время его пребывания здесь или еще только намечаются, — ничего обо всем этом не ведая, даже вида не показывая, как следовало бы ожидать, от секретаря, что ему хотя, бы отдаленно кое-что о деле известно, он вызывается вот так запросто, одним мановением руки, с помощью жалкого блокнотика, все сразу взять и уладить.
— Сдается мне, вам уже довелось изведать некоторые разочарования, — заметил Бюргель, тем самым все же доказывая, что худо-бедно в людях разбирается, да и вообще, как время от времени, с самой первой минуты в этой комнате, внушал себе К., Бюргеля недооценивать не следовало, однако здраво судить о чем бы то ни было, кроме собственной усталости, ему, при нынешнем состоянии, было сложно. — Нет-нет, — продолжал Бюргель, словно отвечая на мысли К. и услужливо избавляя его от труда их высказывать, — разочарования не должны вас пугать. Здесь, по первому впечатлению, многое рассчитано на то, чтобы людей отпугнуть, а новоприбывшему иные преграды и вовсе кажутся глухой стеной. В истинное положение вещей я вникать не собираюсь, быть может, видимость и впрямь соответствует сути, на моем посту мне об этом судить трудно, нет, знаете ли, необходимой дистанции, но поверьте, иной раз выпадают случаи, которые в общий ряд почти никак не вписываются, случаи, при которых одним словом, одним взглядом, одним доверительным жестом человек может достичь гораздо большего, чем другие способны добиться ценой изматывающих, пожизненных усилий. Да-да, так оно и есть. Правда, с другой стороны, в конечном счете эти случаи все равно вписываются в общий порядок, поскольку никто их никогда не использует. Но почему, почему их не используют, снова и снова спрашиваю я себя?
К. понятия не имел почему, он хотя и чувствовал, что слова Бюргеля очень даже имеют к нему касательство, однако именно сейчас все имеющее к нему касательство внушало ему крайнее отвращение, он даже голову слегка в сторону отвел, как бы пропуская вопросы Бюргеля мимо себя и всем видом показывая, что вопросы эти не способны его задеть.
— Ведь вот, к примеру, — продолжал Бюргель, вдруг потянувшись и во весь рот зевнув, что странно не вязалось с глубокой серьезностью его рассуждений, — все секретари вечно жалуются, что они, дескать, вынуждены большинство деревенских допросов проводить в ночное время. А с какой стати они на это жалуются? Потому ли, что ночные допросы их так утомляют? Или потому, что ночью предпочли бы почивать? Нет, на это они нисколько не жалуются. Разумеется, и среди секретарей, как повсюду, есть более и менее прилежные, но на слишком большую нагрузку никто не жалуется, тем более публично. У нас такое просто не принято. В этом отношении мы не ведаем различий между рабочим временем и нерабочим. Подобная мелочность нам чужда. Что в таком случае могут иметь секретари против ночных допросов? Может, чего доброго, это забота о посетителях? Да нет, нет, какая там забота! В отношении посетителей секретари никаких забот не знают, тут они совершенно беспощадны, впрочем, ничуть не более беспощадны, чем к самим себе: они не щадят посетителей ровно так же, как не щадят себя. Кстати, именно эта беспощадность, а точнее, жесточайшее соблюдение служебного долга, и есть самая большая забота о посетителях, о какой те только мечтать должны. Да и посетителями, в сущности, подобная беспощадность безоговорочно признается — пусть поверхностный взгляд стороннего наблюдателя этого и не заметит; взять хотя бы те же ночные допросы, они посетителям необычайно по душе, никаких существенных возражений или жалоб против ночных допросов от них не поступает. Откуда в таком случае неприязнь к ночным допросам у секретарей?
И этого К. не знал, он вообще знал так мало, даже не мог толком понять, всерьез Бюргель требует от него ответа или только для вида. «Если ты пустишь меня к себе в постель выспаться, — пронеслось у него в голове, — я завтра к обеду, а еще бы лучше к ужину, тебе на все вопросы отвечу». Но Бюргель, похоже, не обращал на него внимания, слишком занимал его вопрос, которым он сам себя озадачил.
— Сколько могу судить, в том числе и по собственному опыту, у секретарей по поводу ночных допросов имеются следующие несогласия и сомнения. Ночное время для собеседований с посетителями представляется менее подходящим потому, что ночами трудно, чтобы не сказать невозможно, полностью сохранить служебный характер подобных переговоров. И дело не во внешней стороне, все формальности ночью можно соблюдать так же неукоснительно строго, как и днем. Нет, дело не в этом, а совсем в другом: ночью страдает сама способность служебного суждения о предмете. Совершенно непроизвольно человек склонен в ночное время судить о предметах с более приватной точки зрения, вследствие чего доводы посетителей приобретают в глазах чиновников больше веса, нежели им пристало, к служебному суждению примешиваются иные, посторонние резоны относительно жизненных обстоятельств посетителей, их невзгод и тягот, необходимая граница между чиновником и посетителем, пусть внешне она блюдется безукоризненно, все равно расшатывается и ослабевает, и там, где при нормальных обстоятельствах требовалась бы только строгая череда вопросов и ответов, иной раз вдруг затевается странный, совершенно неуместный, сугубо личный обмен мнениями. Так, во всяком случае, утверждают секретари, а как-никак это люди, в силу самой своей профессии наделенные особо тонким чутьем на подобные вещи. Но даже они — и в наших кругах это неоднократно обсуждалось — во время самих ночных допросов подобного неблагоприятного воздействия на себе почти не замечают, хотя, пытаясь оные предотвратить, загодя себя к таковым воздействиям готовят, в ходе допроса всячески им сопротивляются и в конечном счете, как им кажется, добиваются в этом деле необычайно больших успехов. Однако стоит потом проглядеть протокол, и не перестаешь удивляться их очевидным, при свете дня просто вопиющим промашкам и слабостям. А ведь все эти ошибки — оборачивающиеся, с другой стороны, наполовину незаслуженными потачками посетителю, — обычным, простым путем уже не исправишь, по крайней мере в рамках наших предписаний. Разумеется, когда-нибудь впоследствии контрольные службы их устранят, но, так сказать, только для восполнения права, самому посетителю от этого уже никакого ущерба не будет. С учетом всех этих обстоятельств разве не следует считать жалобы секретарей вполне обоснованными?
