К., уже некоторое время пребывавший в полудреме, при последних словах вновь очнулся. «К чему все это? К чему все это?» — вопрошал он себя, глядя на Бюргеля из-под отяжелевших век и видя в нем не чиновника, вздумавшего обсудить с ним трудные вопросы, а только досадную помеху собственному сну — при всем желании никакого другого смысла он в этом человечке сейчас обнаружить не мог. А тот, всецело поглощенный ходом своих рассуждений, довольно улыбался, словно ему только что удалось весьма ловко поставить К. в тупик. Впрочем, он готов был немедленно вернуть собеседника на правильную стезю.
— И однако же, — произнес он, — вполне оправданными эти жалобы ни в коем случае назвать нельзя. Хотя ночные допросы нигде прямо не предписаны, так что в попытках уклониться от их проведения никакого нарушения нет, но весь распорядок службы, непомерная загруженность работой, самый характер занятий чиновников в Замке, почти исключающий возможность отлучек в рабочее время, служебные предписания, согласно которым допрос сторон имеет состояться только по завершении всех следственных действий, зато уж тогда без малейшего промедления, — все это и многое другое сделало ночные допросы попросту насущной необходимостью. Но раз они стали необходимостью — я так рассуждаю, — то, значит, и они, по крайней мере опосредованно, являют собой неотъемлемое следствие служебных предписаний, так что усомниться в самой правомерности ночных допросов означало бы по существу чуть ли, — тут я, разумеется, утрирую, лишь потому, в качестве преувеличения, и позволяю себе произнести нечто подобное вслух, — чуть ли не в самих предписаниях усомниться. С другой стороны, за секретарями всегда остается право в рамках служебных предписаний по мере возможности пытаться оградить себя от ночных допросов и их, быть может, лишь кажущихся невыгод. И они этим правом пользуются, причем в самых широких пределах: соглашаются только на такие переговоры, предмет которых в вышеуказанном смысле внушает как можно меньше опасений, подвергают себя перед переговорами особым испытаниям и, если результаты испытаний неблагоприятны, отменяют, пусть и в последнюю минуту, любые встречи, всемерно укрепляют свои позиции, зачастую до десяти и более раз вызывая сторону на прием, прежде чем принять ее на самом деле, с удовольствием посылают вместо себя других секретарей, которые в рассматриваемом деле не полномочны и, следовательно, разбирают его с большей легкостью, стараются назначить переговоры на начало или, наоборот, конец ночи, избегая самых тяжелых срединных часов, — и таких уловок множество; нет, секретарей голыми руками не возьмешь, их увертливость и способность к сопротивлению почти не уступают их душевной тонкости и ранимости.
К. спал, сон, правда, был не вполне настоящий, слова Бюргеля он слышал, пожалуй, даже отчетливее, чем недавно, когда из последних сил бодрствовал, стараясь перебороть сон и усталость, одно за другим слова эти били теперь по его слуху, но тягостная необходимость думать исчезла, он чувствовал себя необыкновенно свободно, уже не Бюргель держал его накрепко, а он сам изредка, легкой ощупью, к Бюргелю прикасался, он еще не погрузился в глубины сна, но уже нырнул, уже плыл, и этого блаженства у него никто отнять не мог. И чудилось ему, будто прихотью фортуны он одержал большую победу, и отпраздновать его успех собралось шумное общество, и он, а заодно и еще кто-то, уже поднимал в честь победы бокал шампанского. А чтобы все поняли, в чем дело, и борьба, и победа должны были повториться снова, а может, и не снова, а только сейчас должны были начаться, хоть и праздновались заранее, впрочем, празднование никто и не думал прекращать, ибо исход, по счастью, был предрешен и заранее известен. Секретарь, обнаженный и очень похожий на статую греческого бога, неуверенно противостоял в поединке решительному натиску К. Все было как-то очень уж чудно, К. даже мягко улыбался во сне, видя, как под его толчками секретарь, снова и снова принимающий горделивые позы, пугается и, к примеру, едва вскинув для удара руку, в панике спешит тою же рукой прикрыть свою наготу, но все равно не успевает. Поединок длился недолго, шаг за шагом, и шаги были очень большие, К. теснил противника. Да борьба ли это в самом деле? По сути, он не встречал серьезного сопротивления, секретарь лишь время от времени слабо попискивал. Греческий бог пищал, как девчонка, которую щекочут. И в конце концов сгинул — К. остался один в просторном зале, весь еще в азарте схватки, он оглядывался по сторонам в поисках противника, но вокруг не было ни души, и праздничное общество куда-то вдруг делось, только валялся на полу разбитый бокал из-под шампанского, К. наступил на него, чтобы раздавить окончательно. Однако осколки впились в ногу, К. дернулся от боли и снова проснулся, ему было дурно, точно маленькому ребенку, когда того внезапно разбудят, однако при виде жирной голой груди Бюргеля отголоском сна в голове мелькнула мысль: «Вот он, твой греческий бог! Ну же, сдерни его с перин!»
— Иногда, однако, — разглагольствовал Бюргель, задумчиво устремив взор куда-то в угол потолка, словно отыскивая в памяти подходящие примеры и почему-то их не находя, — иногда, однако, невзирая на все меры предосторожности, для иного посетителя выпадает возможность ночной слабостью секретаря — если, конечно, допустить, будто это и вправду слабость, — воспользоваться в своих интересах. Впрочем, выпадает такая возможность в редчайших случаях, можно даже сказать, почти никогда не выпадает. И происходит это, если посетитель вдруг явится на прием среди ночи сам, без всякого вызова. Вы, верно, удивитесь, отчего это такая редкость, идея, казалось бы, сама собой напрашивается. Ну да вы с нашими порядками не знакомы. Но и вам, полагаю, уже бросился в глаза безупречный и всеобъемлющий характер организации наших служб. Из этого с неизбежностью проистекает, что всякий, у кого имеется к властям хоть какое-нибудь дело, — или, наоборот, у властей по каким-либо причинам возникает надобность человека допросить, — тотчас же, без отлагательств и колебаний, большей частью еще прежде, чем уразумеет, в чем дело да что там, прежде чем вообще хоть что-то о самом деле услышит, получает уведомление. Причем на первых порах его даже не допрашивают, в большинстве случаев поначалу все обходится без допроса, обычно надобность к этому еще не созрела, но уведомление у человека уже есть, иными словами, явиться по собственному почину, без всякого вызова, то есть нежданно-негаданно, он никак не может, в крайнем случае он может явиться не в свое время, что ж, тогда ему укажут на дату и час у него в уведомлении, а когда он придет в назначенный срок, его, как правило, промурыжат и отошлют, дальше-то все идет без особых трудностей, у посетителя в руках уведомление, в папке с делом имеется отметка, для секретарей это хотя и не всегда достаточное, но все-таки вполне действенное средство обороны. Все это, впрочем, касается только полномочного по данному делу секретаря, ошеломить же любого другого секретаря приходом среди ночи по-прежнему вполне доступно каждому. Только вряд ли кто на это пойдет, смысла-то почти никакого. Во-первых, таким шагом он весьма ожесточит полномочного по своему делу секретаря, мы, секретари, вообще-то касательно работы друг к другу нисколько не ревнивы, каждый и так влачит свою более чем щедро отмеренную и без малейшей поблажки навьюченную трудовую ношу, но со стороны посетителей подобных нарушений служебной субординации мы ни в коем случае не потерпим. Иным случалось проиграть дело лишь потому, что, не умея пробиться в положенном месте, они искали лазеек в неположенном. Такие попытки, кстати, потому еще обречены на неудачу, что секретарь, неполномочный по делу, даже будучи застигнут врасплох среди ночи и от всей души желая вам споспешествовать, как раз вследствие своей служебной неполномочности вряд ли сумеет сделать больше, чем самый заурядный адвокат, а по сути — куда меньше, ибо пусть он и в силах что-то предпринять, ведь потаенные тропы права ведомы ему все равно гораздо лучше, чем всем этим адвокатским крысам, вместе взятым, однако на дела, которые не по его части, у него напрочь нет времени, ни минуты, ни секунды. Кто, спрашивается, при таких видах на успех станет тратить свои ночи на беготню по чужим секретарям? Вдобавок и сами посетители заняты по горло, если они, помимо основной своей работы, намерены следовать всем вызовам и указаниям ведущих их дело инстанций, — хотя я говорю «заняты по горло», только с точки зрения самих посетителей, что, конечно, отнюдь не то же самое, чем если бы я сказал «заняты по горло», с точки зрения секретарей.
К. с улыбкой кивал, ему казалось, теперь-то он все понимает в точности, но не потому, что разговор его особенно волновал, просто им овладела блаженная уверенность, что еще чуть-чуть, и он заснет полностью, на сей раз без всяких снов и досадных пробуждений, между полномочных секретарей по одну сторону и неполномочных по другую, перед лицом бессчетной толпы по горло занятых посетителей он погрузится в глубокий сон и так от всех, от всех улизнет. К тихому, самодовольному, самого себя явно не способному убаюкать голосу Бюргеля он настолько привык, что голос этот его сну теперь не помеха, а скорее, подмога. «Мели, мельница, мели, — подумал он, — только для меня мели».
