Он буркнул с неудовольствием:
— А кто, по-твоему, наполнил ад доверху?
— А-а-а, — протянул я, — тогда я, помогая тебе, как бы помогаю силам этого… ну, как его, ага, Добра!
— Даже без «как бы», — подтвердил он. — Если не вдумываться, то все просто, а если хоть чуточку… если у тебя в самом деле мозги, смертный, то все намного сложнее, верно?.. И, что удивительно, Рай и Ад как-то связаны?
Я буркнул:
— Если и сотрудничают, то уже негласно, чтобы не волновать общественность.
Он пошевелил огромными глыбами плеч, толстые объемные мышцы красиво вздулись, перекатились и снова улеглись, как сытые удавы под багровой, словно прожаренный бекон, кожей.
— А нам нужно об этом кого-то оповещать?
Я буркнул с издевкой:
— Уж точно не мне!
— Я тоже не стану о таком трезвонить, — сообщил он. — Понятно почему.
Я сказал через силу:
— Хорошо, подумаю. Но ничего не обещаю.
Он кивнул.
— Для меня этого достаточно. Ваше слово, как все говорят, крепче адаманта.
— Я не обещал! — крикнул я.
Глава 5
Рассвет уже окрасил землю в бледно-розовое, я пригнулся к гриве арбогастра, прячась от холодного встречного ветра. Хотя доспех Нимврода и должен защищать, но защищает как-то не слишком, словно от смерти или тяжелых ранений — да, а от мелких неприятностей, вроде колючей крупы в лицо, ну, мужчины на такое внимания не обращают…
Подумаю, ответил я хозяину ада. Подумаю. Возможно, в другое время и бросился бы ловить этих гадов, но когда сам идешь по туго натянутой проволоке над пропастью, то в самом деле нужно подумать трижды, прежде чем бросаться сломя голову творить добро.
К тому же добро в понимании ада может быть не совсем добром в нашем понимании, хотя Вельзевул и пошатнул мое устоявшееся мнение. Вообще-то мнение у меня простенькое, как у всех, а все, как известно, это совсем не собрание гениев.
Во дворце играет музыка, я ее услышал, едва стражи ухватились за ручки двери, из холла несколько любопытных заглядывают в зал, а там группа придворных выстроилась по кругу, в центре импозантный учитель танцев показывает движения чего-то нового и модного. Танец вольта в самом деле старинный, но я не думал, что исполняют его именно вот так: где-то на каждом третьем шаге самец чуть приседает, женщина подпрыгивает, а самец помогает ей в прыжке, держа левую руку на ее талии, а правой приподнимая за низ ее живота.
Остальные притопывают, подергиваются, мысленно уже танцуя, это так важно, это очень важно в придворной жизни.
Альбрехт встретил меня на лестнице между вторым и первым этажом, словно чувствует мое появление, поклонился учтиво, не спуская внимательного взгляда с моего прекрасного, надеюсь, и одухотворенного лица крупного государственного деятеля.
Я сказал сварливо:
— А вы чего же, а?.. Отирать перила это что? Из вас еще такой танцун, что просто даже не знаю!
— Да, — согласился он, — я еще тот… хотя за вами не угнаться. Такое вытанцовываете!
— Ну спасибо…
Он покачал головой.
— Что-то у вас это вот… перекошено. Вы на себя теперь так похожи, так похожи. Что такое случилось? Небо рухнуло? Или ад поднялся?
— Граф, — ответил я мрачно, — вы не представляете, насколько вы близки к истине.
Я кивнул, приглашая следовать за собой, а когда старший по титулу приглашает, это то же самое, что приказывает. Альбрехт безропотно и, судя по виду, покорно подчинился, хотя, зная его неплохо, понимаю прекрасно, что идет с охотой, предчувствуя новости и новые для меня неприятности.
На верху лестницы Мидль оживленно беседует с Клементом, сама изящность и корректность, в то время как Клемент — ничем не прикрытый напор, сила, что не терпит преград, если только преграда не в виде моего запрета.
Оба повернулись ко мне и отвесили поклоны: Мидль — изящный и полный достоинства, Клемент коротко наклонил стриженую голову.
— Ваше высочество…
— Принц Ричард…
Я прошел было мимо, ответив кивком, потом остановился и развернулся к ним.
— Вижу, вы тоже танцуны еще те. Так вы устанавливаете теплые и даже, не побоюсь сказать такое неприличное слово, тесные отношения с местным народонаселением?
Клемент ответил громыхающе и стараясь смягчить голос:
— Ричэль не ходит на такие… танцы, если это танцы, а я с другими не танцую. А вот герцог не хочет ни за себя, ни за меня оттанцевать хотя бы полвечера…
Я перевел взгляд на Мидля. Тот ответил с достоинством:
— Я женатый человек, ваше высочество.
— Ух ты, — сказал я пораженно, — женатому и танцевать нельзя? Жениться тогда, что ли… Ладно, оставьте Клемента и топайте за мной. Вы человек здравый, рассудительный, скучный и всегда или почти всегда отвратительно правый, что просто бывает невыносимо.
Он насторожился, но спорить и даже выспрашивать, что стряслось, не посмел, поклонился, прощаясь с Клементом, и пошел рядом с Альбрехтом.
Стражи, охраняющие мой кабинет, распахнули двери, я вошел, топая, как носорог, как будто это придаст мне силы или уверенности, плюхнулся в кресло и жестом велел им сесть.
— То, что сейчас услышите, — сказал я, — пусть навсегда останется между нами. — Я человек очень уверенный в себе и своих суждениях, но сейчас меня раздирают сомнения, несвойственные человеку действия.
Альбрехт посоветовал на ходу:
— Душите!
— Увы, — ответил я, — не задушиваются, хотя и хотелось бы для спокойствия. Мы всегда успокаиваемся, если что-то в себе придушим, а иногда и кого-то. Еще раз увы, но что-то надо решить. Потому едва ли не впервые в жизни хочу поделиться этими… как их, ах да, сомнениями, кто бы мог подумать! У меня — сомнения! В кого превращаюсь?
Они сели, Альбрехт спросил оптимистически:
— А не лучше поделиться с нами деньгами? А сомнения оставьте себе. Сомнения делают нас интереснее. Для других, конечно. Все подвергай сомнению, как сказал Сатана, когда спорил со Всевышним.
Мидль посмотрел на него с укором, перевел взгляд на меня.
— Ваше высочество?
— Вина? — спросил я. — Сэр Альбрехт, налейте нам с герцогом и себя не забудьте.
— Это я могу, — заверил Альбрехт, — у вас чудесное вино. Вам понемногу?.. А то тут не больше половины кувшина.
Я отмахнулся.
— Вопрос вас удивит. Вот такая философская проблема. Представим, что из ада сбежала группа узников. Теперь они здесь, в нашем мире.
Мидль торопливо перекрестился, Альбрехт чуть не выронил кувшин, едва успев его подхватить на лету.
— Ваше высочество!
Я отмахнулся.
— Да ладно, ну философ я, философ. Это же чисто философский и в некотором роде умозрительный вопрос! Может быть, мечтаю страстно остаться в истории под именем Ричарда Философа? Или вы считаете, все философы должны быть лысыми? Вопрос в том, должны ли мы, добрые люди и ревностные христиане, ловить беглецов и водворять их обратно на вечные муки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});