его католическая вера проистекает из случайного стечения обстоятельств: он родился в семье католиков, – и признавал, что, родись он в мусульманской семье, стал бы столь же ревностным мусульманином. Я был поражен его личной честностью и в то же время изумлен профессиональной нечестностью, наложенной на него католическими предписаниями. Он произвел на меня впечатление достойного, гуманного, умного человека.
Как и главный раввин Великобритании Джонатан Сакс, который пригласил нас с Лаллой к себе домой на ужин вместе с ведущими преставителями иудейской общины Лондона. На том ужине я узнал потрясающую вещь: иудеи, составляющие менее 1 % мирового населения, получили более 20 % Нобелевских премий. Получается жгучий контраст со смехотворно низкими показателями успеха мусульман всего мира, которых в мире на порядки больше. Сопоставление показалось мне красноречивым – и кажется до сих пор. Неважно, считать ли иудаизм и ислам религиями или культурными системами (это не “расы”, несмотря на распространенные заблуждения): если одна из них в пересчете на душу населения в десятки тысяч раз превосходит другую в сферах интеллектуальных достижений, отмеченных Нобелем, – это говорит очень о многом. Исламские ученые знамениты тем, что поддержали пламя греческого познания в Средневековье, в темные века христианской цивилизации. Что же пошло не так? Между прочим, сэр Гарри Крото писал мне о своем убеждении, что подавляющее большинство нобелевских лауреатов, записанных евреями, в том числе и он сам, на самом деле были неверующими.
Позже, когда мы встретились с лордом Саксом в телестудии в Манчестере, он, как это ни странно, публично обвинил меня в антисемитизме. Оказалось, причиной тому была моя характеристика ветхозаветного Бога в книге “Бог как иллюзия”: “Возможно, самый неприятный персонаж во всей мировой литературе”. Готов согласиться, что та моя фраза звучит довольно спорно, хотя в Библии можно найти бессчетные тому доказательства. Но я стремился не столько к спору, сколько к комизму. Мне тогда пришли на ум те редкие комедийные сцены у Ивлина Во – язвительные, полные бранных слов, – и я бегло сослался на них в том же абзаце, вспоминая историю, которую Во рассказывал о Рэндольфе Черчилле[92]. Конечно, я не мог отрицать, что моя фраза была направлена против Бога. Но против евреев? Кстати, это был не первый раз, когда меня по схожему поводу обвиняли в антисемитизме. Я читал лекцию на корабле, совершавшем круиз по Галапагосскому архипелагу, и один из пассажиров запротестовал. Его единственным мотивом было то, что я выступал против Бога, с которым он ассоциировал свою принадлежность к еврейству, и поэтому почувствовал себя лично обиженным.
Через несколько дней главный раввин послал мне любезные извинения, и я считаю его замечание в студии плодом временного помутнения: случайной ошибкой достойного джентльмена. А вот один из высокопоставленных представителей католичества, с которым мне пришлось дискутировать, кардинал Джордж Пелл, архиепископ Сиднейский, мягко говоря, впечатлил меня намного меньше. Нас стравили в телестудии Австралийской радиовещательной корпорации. Меня заранее предупредили, что Пелл – грубиян и задира: казалось бы, не лучшая слава для высокого чина в церкви, которая провозглашает своим идеалом несколько более великодушные принципы.
Пелл отпускал дешевые шуточки для галерки: джентльмены от религии калибра архиепископа Уильямса, главного раввина Сакса и преподобного Джорджа Койна никогда бы себе такого не позволили. Но Пеллу повезло, что значительная доля публики в студии явно была отобрана из его сторонников: он обладал почти трогательным даром ляпнуть глупость – например, он испортил в остальном достойную тираду о принятии эволюции излишним и ошибочным добавлением, что люди “произошли от неандертальцев”. Или рассказывал байку о том, как “готовил маленьких английских мальчиков…”, и сделал щекотливую паузу, прежде чем продолжить: “… К первому причастию” – пауза затянулась достаточно надолго, чтобы некоторые в аудитории многозначительно захихикали. Куда меньшего снисхождения заслуживали его как будто бы оговорки о сомнении в умственных способностях евреев и его озадаченность тем, что Бог избрал их. Председатель, Тони Джонс, немедленно уцепился за это, и кардиналу пришлось спешно выкручиваться изо всех сил. Я позволил ему выкручиваться самому и удержался от соблазна процитировать стихотворный обмен репликами между У. Н. Юэром и Сесилом Брауном:
Погодь,
Господь,
Разве еврей
Тебе милей?
Но куда странней
Те, чей Бог еврей:
Его будут молить,
а еврея взашей.
Он вызвал восторженные аплодисменты большинства сторонников, когда будто бы заработал очко, процитировав автобиографию Дарвина в доказательство того, что тот на закате жизни был теистом. Это совершенно не так, о чем я и заявил. Но у Пелла были подготовлены заметки, и он сумел ответить, что цитирует “страницу 92” мемуаров Дарвина. Именно триумфальное упоминание “страницы 92” привело к взрыву аплодисментов от его клаки.
Далее следует некоторое отступление, но оно оправданно и необходимо, раз уж церковный иерарх на телевидении искажает религиозные представления Дарвина. Сейчас, глядя в текст автобиографии Дарвина, я склонен полагать, что Пелл не намеренно переврал свою триумфальную цитату со “страницы 92”. Скорее всего, помощник принес ему цитату и номер страницы, но не сообщил, что следует дальше. Судите сами. Вот что Пелл цитирует из главы Дарвина “Религиозные взгляды”: слово, которое, как мне кажется, Пелл должен был подчеркнуть, выделено жирным шрифтом.
Другой источник убежденности в существовании Бога, источник, связанный не с чувствами, а с разумом, производит на меня впечатление гораздо более веского. Он заключается в крайней трудности или даже невозможности представить себе эту необъятную и чудесную вселенную, включая сюда и человека с его способностью заглядывать далеко в прошлое и будущее, как результат слепого случая или необходимости. Когда я размышляю таким образом, я чувствую себя вынужденным обратиться к Первопричине, которая обладает интеллектом, в какой-то степени аналогичным разуму человека, т. е. заслуживаю названия Теиста[93].
Пелл мог бы поспорить, что “когда” в начале фразы не заключает в себе условного значения, которое я в нем вижу, но является абсолютным утверждением. Однако следующий абзац, который Пелл нам не зачитал, не оставляет сомнений в истинной позиции Дарвина на момент написания той главы. Снова я выделю жирным шрифтом ключевое для понимания слово:
Насколько я в состоянии вспомнить, это умозаключение сильно владело мною приблизительно в то время, когда я писал “Происхождение видов”, но именно с этого времени его значение для меня начало, крайне медленно и не без многих колебаний, все более и более ослабевать. <… > Тайна начала всех вещей неразрешима для нас, и что касается меня, то я должен удовольствоваться тем, что
