– Прошу прощения. Мы?
– Конечно. Ты, я и Олимпия. И все подданные, которые сохранили мне верность.
– Моя дорогая, ты ошибаешься. – Он выпустил наконец из рук перила и обнял жену за плечи. – Олимпия и я действительно будем, как ты выражаешься, брать штурмом дворец, а ты останешься в безопасном убежище.
– Я вовсе не намерена отсиживаться…
– Это не обсуждается, дорогая…
– Не называй меня так!
– Я могу называть тебя, как пожелаешь, но это действительно не обсуждается. Ты очень много значишь для своего народа, поэтому останешься в безопасном месте, пока не будет покончено со всеми революционерами.
Какой свежий воздух. Интересно, почему он кажется серебристым.
– Понятно. – Она поднырнула под его руку, отвернулась и сделала шаг к двери. – Так и должно быть. Защищай королеву любой ценой.
– Моя дорогая…
Луиза рывком распахнула дверь.
– Мой дорогой Маркем. – Сомертон, как и прежде, смотрел куда-то вдаль. Его гордый нос был задран, словно он принюхивался к воздуху. – Ты очень много значишь и для меня.
Она застыла, сжимая в руке дверную ручку. Лунный свет покрыл темные волосы ее мужа серебром.
Черт бы его побрал. Как у него это получается?
– Рада это слышать, – тихо сказала она, – потому что я, кажется, не смогу без тебя жить.
Она вошла в вагон, захлопнув за собой дверь. Как раз в это время послышался свисток и поезд наконец тронулся.
Сомертон обнаружил жену на своей койке. Она, свернувшись в клубочек, крепко спала. Куинси посапывал у ее ног.
– Маленькая упрямица, – пробормотал Сомертон. Затянув потуже пояс халата, он вышел из купе.
Олимпия, ехавший в соседнем купе, крепко спал, о чем свидетельствовал громкий храп. Сомертон постучал, и храп моментально прекратился.
– Тебя выставили за дверь? – полюбопытствовал герцог, широко зевая.
– Наоборот. В данный момент Луиза крепко спит на моей койке. – Это была чистая правда.
Олимпия еще раз зевнул и сделал рукой приглашающий жест.
– Может быть, вы изволите войти, ваше высочество?
Его слова задели Сомертона, хотя лицо его осталось непроницаемым. В купе было душно. Он подошел к окну и открыл его. Ворвавшийся поток холодного воздуха быстро успокоил нервы.
– Если можно, говори быстрее. Я – старый человек и нуждаюсь в полноценном отдыхе.
– Я хотел спросить о твоих планах, дядюшка. Ты в них уверен?
– Настолько уверен, насколько это возможно в создавшихся обстоятельствах. Народ недоволен анархистами. Люди уже начали понимать, что революционеры не только не выполнили свои обещания, но и в будущем не собираются этого делать, а богатство страны расходуется на личные нужды правителей. Особенно люди недовольны тайной полицией.
– Глава которой в данный момент отсутствует?
– Да. Я считаю, что он отправился в компании мисс Динглби в Англию.
– С какой целью?
– Конечно же, захватить Стефани. Она – единственная принцесса, которую Динглби знает, где искать. Учитывая недавние беспорядки в провинциях, которые едва не закончились мятежом в Хунхофе, заговорщики, по моему мнению, решили посадить на трон номинального главу, напоминающего о прежних днях, – это поможет успокоить людей.
Сомертон отвернулся от окна. Олимпия сидел на койке. Его лицо было очень усталым, хотя глаза оставались ясными, проницательными и явно не упускали ни одной детали.
– Это известно точно?
– Я опираюсь на сведения от своего источника.
– А какие меры предосторожности приняты, чтобы защитить Стефани? Мною руководит вовсе не праздное любопытство. Моя жена очень привязана к сестрам.
Олимпия улыбнулся:
– Да, я знаю. Я отправил соответствующие телеграммы. О Стефани позаботятся. Да и в судебном процессе по делу ее любовника наметились перемены к лучшему. Думаю, они скоро поженятся. И чем скорее, тем лучше.
– А как насчет дома, где останется Луиза, пока мы будем разбираться с заговорщиками? Его владельцы вне подозрений?
Олимпия встал, поднял руки и сделал попытку потянуться. Из-за его гигантского роста и низкого потолка она не удалась.
– Никто не может быть вне подозрений. И кому, как не тебе, это знать?
– Но все же ты именно мне доверил свою самую большую драгоценность.
– Разве я ошибся, лорд Сомертон?
Граф скрестил руки на груди. Тонкий шелк халата скользил под руками.
– Возможно, ее высочество ждет ребенка.
Брови герцога взлетели на лоб:
– Правда? Отличная работа. Мои поздравления, племянник.
– Оставь свои поздравления при себе. Еще рано говорить уверенно, но мы надеемся. Поэтому обеспечение ее безопасности приобретает первостепенную важность. Мне необходимо точно знать, что там, куда ты намерен ее спрятать, ей не угрожает опасность.
– Ты прекрасно знаешь, что я ничего не могу гарантировать.
– Значит, надо подумать об охране. Черт возьми, герцог, она же твоя родная племянница!
Лицо Олимпии смягчилось.
– Мой дорогой друг! Ни в чем на свете нельзя быть абсолютно уверенным. Тебе ли об этом не знать? Мы должны просто как можно лучше делать свое дело. Надо стремиться к идеалу и надеяться, что мы сможем сделать нечто хорошее в этом мире и за это нам впоследствии воздастся.
Сомертон открыл рот, чтобы достойно ответить, но слов не нашлось.
Олимпия положил руку на плечо графа:
– Возвращайся в купе и займись любовью со своей женой, если, конечно, у тебя что-то получится на этой проклятой трясущейся койке. Усни в ее объятиях. И возблагодари Бога за чудесный дар.
Рука Олимпии была тяжелой, и Сомертон, взяв ее за пальцы, убрал со своего плеча.
– Спасибо за совет, мой дорогой дядюшка, – сказал он и пошел к двери.
– Чертов идиот, – пробормотал Олимпия.
Поезд въехал в Хунхоф-Баден незадолго до рассвета. Луиза проснулась без десяти шесть, поскольку ее трясла за плечо сильная рука.
– Маркем, пора, – сказал муж. Он был уже одет и выбрит – щеки еще были влажными. Он быстро помог ей снять пижаму и завязать на груди плотную повязку. Все это было сделано быстро и спокойно, без единого неподобающего движения.
В дверь купе громко постучали.
– Хунхоф-Баден! – крикнул проводник.
Дорожная сумка была уже упакована, Сомертон взял ее и открыл дверь.
– Только после тебя, дорогая.
Луиза с замиранием сердца ступила на знакомую платформу, куда приезжала уже много раз и где ее встречали с букетами дочери мэра и бравурная музыка оркестра местной филармонии. Но этим утром платформа была пустой. На ней топтался только проводник их вагона. Небо на востоке уже порозовело – скоро восход.
– Сюда, – отрывисто бросил Олимпия, и они поспешили вслед за ним по платформе и через здание вокзала на площадь, где на обочине стоял неприметный экипаж с уныло опустившей голову тощей лошаденкой.
