– Гражданин Шинкль!..
– Так-то лучше. Ну, что за совет?
– Я бы на вашем месте отпустил из предварилки этого русского, Голицына… На черта нам международный скандал?
– Ты прав! Давай его сюда. Срочно!
* * *
Мы оставили короля Самсона в нелегкую для него минуту.
Король стоял у глухой тюремной стены и думал. Через мгновение одним монархом на земле станет меньше. Завершится жизнь последнего представителя династии асперонских королей.
Не велика потеря, в общем-то… Не Капетинги, словом, не Каролинги и даже не Меровинги.
Главное – это сохранять спокойствие и достоинство. Он должен оставаться королем до последней минуты. Хотя и это, если разобраться, чепуха. Что изменится, если он, вместо того чтобы гордо выкатить грудь и бесстрашно выпучить глаза, падет перед бунтовщиками на колени и, вопя и стеная, будет слезно молить их сжалиться и даровать ему жизнь?
Главное в другом.
Нужно ли ему всё это, или нет?
Нужна ли ему такая жизнь?
Думай, думай, король! – говорил он себе. В его раскаленной голове шумел рой бессвязных мыслей, среди которых – он точно знал это!
– была спасительная мысль, ведущая в будущую жизнь, и эту мысль он должен был успеть вычислить, отобрать, отсеять и ухватить. Ему почему-то вдруг показалось, что еще не все потеряно, и он, безоружный и беспомощный, может каким-то образом повлиять на то, что вот-вот должно было с ним произойти.
Секунды сгорали, как спички…
Через мгновение он будет свободен. Смерть как освобождение. Именно так надо ее воспринимать. Именно, так… Нет, нет, не то! Смерть как освобождение – это если жизнь в тягость. А если нет? Разве не получал он от жизни радостей и полновесных плотских наслаждений? Да, он никогда никого не любил. Это верно. Так вышло. Таким он уродился. И все же… существует Аннет. Была Ингрид. Была, наконец, Дениз. Незабываемая прелестница, нежная медведица, вооруженная с ума сводящим розовым кустом с нежными шипами. Хотя назвать любовью то, что он к ней испытывал, вряд ли было бы правильным.
А что такое любовь?
В старых книгах об этом чувстве почти никогда не говорилось открыто и прямо: авторы обычно стыдливо ставили многоточие, словно у них не хватало любовного опыта, а с воображением и представлениями о нравственности возникали проблемы.
Позже о любви стали писать как о разновидности как простых, так и сложных по исполнению физических упражнений, назвав эти упражнения сексом. И сразу появился целый легион знатоков, которые производство романов об этом самом деле поставили на поток.
«Но не думаю, что секс – это и есть любовь. Вероятно, это одно из низших ее подразделений. Впрочем, почему – низших? Разве не бывало мне… Ах, о чем это я… Да еще перед смертью…»
Самсону показалось, что время замедлило свое движение.
И все же, что такое любовь?
Только ли половое влечение, какое бывает весной у какого-нибудь пораженного любовной лихорадкой носорога или дикой свиньи, у которых на уме только одно, как бы поскорее вонзить свой член во что-то нежно-мягкое, плотное и влажное?
Можно ли прожить без чувства любви и быть при этом полноценным человеком?
Почему бы и нет?
Да, он обделен этим чувством. Ну и что из того? Не он один. Да половина человеческого рода не знает, что это такое, и либо скрывает это, либо вообще не задумывается над этим. И прекрасно себя чувствует.
Незнание никак не мешает людям спокойно жить и отдавать пустующее место в сердце не любви, а чему-нибудь иному.
Зависти, например. Кстати, зависть – очень сильное, многогранное чувство, по богатству красок и оттенков соперничающее, он где-то читал об этом, не только с этой самой любовью, но и с ненавистью… А уж сильнее этого чувства не может быть ничего…
И потом, если произойдет чудо и его к чертовой матери не пристрелят через минуту, то, может, любовь еще придет к нему. Бывает же такое. Он еще не стар.
Пришла же любовь к семидесятилетнему переростку Гёте. А Самсону до гётевских семидесяти, если он сегодня не умрет, еще ой как далеко. Правда, у Гёте это была не первая любовь. И не вторая. И не третья. И даже не четвертая.
Пунктуальный и основательный немец, всю жизнь успешно боровшийся с собственной сентиментальностью, может, специально на протяжении нескольких десятилетий интенсивно тренировал сердце и боеголовку, готовя их к последнему штурму… И штурму успешному.
Его избранница, семнадцатилетняя дура, без памяти влюбилась в старикана, за которым уже несколько лет ходил слуга с ведром, совком и метлой, чтобы удобней было собирать сыпавшийся из поэта песок.
Самсону пришли на память сумасшедшая парижская ночь и его полет с Аннет над тротуарами и мостовыми. Упоительный полет над мокрыми после теплого дождя камнями самого лучшего города в мире…
Как хороша была Аннет в эти мгновения, когда она, привередничая, сверкала черными глазками… Нежный профиль, детские полные губы в обольстительной капризной улыбке.
Вспомнилось, как она отдавалась ему! Не может юная женщина достоверно изображать страсть, если она не влюблена! Глупость, глупость! – запротестовал внутренний голос Самсона. – Может!
Еще как может! Как раз обманщицы-то и выглядят всегда искренно и убедительно! И он это хорошо знал. Но как возвышенно прекрасен такой обман! Ах, испытать бы всё это вновь!
Перед его глазами стояло лицо Аннет. Таким грустным он его никогда не видел.
По сердцу словно полоснули ножом. Бедная девчонка, увязалась за мной, думал Самсон, поверила… Что с ней будет, когда меня?..
Самсон поднял глаза. Да, он отвлекся. Ускакал, так сказать, на рысистых своих мыслях в черт знает какие дали. Пора было возвращаться к мыслям о смерти, да и его убийцы были уже рядом. Самсон видел их нетерпеливые жестокие лица.
Ах, как хочется жить! Самсон с необычайной остротой почувствовал, что ему вовсе не хочется расставаться с жизнью.
Так вот, оказывается, как это бывает!
Вдруг все предметы материального мира приобрели поразительную четкость. Будто некий услужливый волшебник, обладающий садистскими наклонностями, насадил на нос короля колдовские очки, чтобы они усилили и обострили не только его зрение, но и страдания.
Самсон видел всё разом. И микроскопическую хлебную крошку на каменных плитах тюремного двора, и рядом – черно-красного червя, замершего в уверенности, что вот-вот хлынет животворящий дождевой поток с неба, и ворону, сидящую на тюремной стене и топорщащую под порывами теплого ветерка серо-черные свои крылья.
И всё это – и ворона, и дождевой червь, и хлебная крошка – вдруг разом как бы вонзилось в сердце Самсона, причиняя ему сладкую боль. Ноги стали ватными, и тут же Самсон почувствовал, что его окатил горячий очистительный пот.
Да, он не ошибся. Движение разрозненных фрагментов мира вокруг Самсона стало ощутимо замедляться. Что-то странное происходило со временем.
Когда-то, размышляя о смерти и о возможной жизни после смерти, он пришел к выводу, что Господь просто невероятно затягивает последние мгновения жизни человека.
И человеку, проживающему последнюю секунду и уже теряющему сознание, кажется, что она длится вечность. В этом не было бы ничего дурного, если бы не обидная мысль о том, что человек этим напоминает мотылька, вся жизнь которого один невообразимо длинный – для него! – день.
Человек все же не мотылек…
И, тем не менее, пусть нескончаемо долго тянется эта страшная секунда! Пусть вооруженные люди с ужасными лицами замедлят свой шаг, пусть остановятся и окаменеют; пусть замрет все живое и неживое вокруг. Пусть такая жизнь, чем – никакая… Пусть ожидание смерти, но не сама смерть!
Самсон не мог позволить себе умереть, исчезнуть из своего огромного мира, который равен Вселенной, не расшифровав загадки появления из небытия на свет своего «я».
С телом всё понятно. Животная сила дает жизнь новой животной силе, в свежем теле народившегося индивидуума жизнь осваивается, обретает крепость, и вот тут-то в нем, в недрах взрослеющего организма, откуда ни возьмись, неожиданно появляется это загадочное «я», которое, собственно и есть «ты».
Король смотрел по сторонам…
Время опять выкинуло фортель: оно побежало даже быстрей, чем бежало до своего замедления.
Люди с повязками на рукавах, с интересом рассматривая короля, стали проворно выстраиваться в ряд и что-то делать со своими винтовками. От них отделился высокий бородатый человек без винтовки, но с револьвером в кобуре на боку. Указательным пальцем он поправил очки у переносицы и внезапно закричал:
– Именем революционного народа вы, низложенный король Самсон Второй, приговариваетесь к смерти через расстрел…
Самсон вздрогнул. Человек с револьвером кого-то ему напоминал. Бородач неожиданно ловким движением выхватил револьвер из кобуры. Затем резким голосом отдал безграмотную команду. Что-то вроде «На изготовку» и сразу – «Пли!» И, опережая свою же команду, навскидку выстрелил.
