— Да, Шамаш, — Евсею сразу же пришлась по душе идея брата. — Кто расскажет о случившемся лучше участника событий? А потом я хотел бы попросить тебя помочь мне с описанием магического моста. Мне хотелось бы узнать его природу…ну, все то, что возможно, конечно. Если бы ты написал…
— Боюсь, здесь я вам не помощник, — усмехнувшись, колдун качнул головой.
— Но почему?! - удивился Атен, даже не думавший о возможности того, что Шамаш откажется.
— Я не умею писать, — просто, словно говоря о чем-то совершенно обыденном, ответил маг.
Его собеседники онемели от удивления. Это казалось таким невероятным…!
— Но у нас всех детей учат грамоте, — с трудом ворочая отказавшимся от удивления слушаться языком, проговорил Евсей. — И уж конечно маг… — он никак не мог понять… даже начал думать, что, возможно, маг просто смеется над ними. Но ведь подобное было совсем не в его характере!
— Постой, ты же читал детям сказки и… — Атен растерялся. Если б он знал… Он всего лишь хотел, чтобы в летописи каравана остались страницы, написанные рукой самого бога…
— Разве я сказал, что не обучен чтению? — Шамаш вовсе не шутил. Впрочем, на этот раз удивление караванщиков он воспринял достаточно спокойно, понимая его причину.
— Но тогда… Нельзя научиться одному, не постигнув другого…
— Для человека — возможно. Но с колдуном дело обстоит иначе.
— Может быть, ты объяснишь нам? — караванщики переглянулись, а затем Евсей продолжал: — Насколько мне известно, служители никогда не сталкивались ни с какими сложностями, обучая грамоте Хранителей, когда те были детьми.
На миг колдун задумывался.
— Я лучше покажу, — наконец, приняв решение, произнес Шамаш. Он пересадил волчонка Мати к ее братику в сложившиеся в люльку складки плаща. А затем в его руках возник белоснежный, удивительно гладкий тонкий лист бумаги и длинное перо с белым оперением. — Вот, — он протянул перо Евсею. — Напиши какое-нибудь слово. А я потом попробую его повторить.
Тот осторожно взял перо, с интересом рассматривая его — нет, он не ошибся — лебединое, быстро взглянув на брата, который также не мог не узнать. Однако он не видел возможности спорить с Атеном или расспрашивать о чем-то Шамаша прямо сейчас. Сначала нужно было выполнить поручение Хранителя. Он хотел уж было, макнув перо в маленькую золотую чернильницу, вывести какой-нибудь простой, незамысловатый символ… хотя бы «бык», но маг остановил его:
— Думай не о простоте написания, а о том, чтобы это слово означало что-нибудь небольшое и неопасное.
Караванщик, пристально взглянув на мага, словно пытаясь разобраться, к чему тот вел. Затем, так ничего и не поняв, он кивнул и, взяв из рук мага лист бумаги, уютно лежавший поверх ровной дощечки, старательно вывел «цветок» — более безопасного символа он просто не мог придумать, — и вновь протянул перо и бумагу Шамашу.
Тот качнул головой, словно не до конца соглашаясь с выбором караванщика, положил доску на колени и стал медленно старательно… нет, не писать — рисовать — символ. Линии получались легкими, словно кружева, причудливо узорчатыми… И, все же, это был всего лишь символ.
Атен с Евсеем, внимательно следя за каждым движением пера, уже были готовы воскликнуть: "Вот же, вот! Пусть это скорее рисунок, чем надпись, однако…" — но не успели даже мысленно сложить фразу, не то что произнести ее.
Стоило перу, закончив выводить последнюю черточку, оторваться от бумаги, как линии замерцали, шевельнулись, и вот уже на бумаге на месте символа-слова возник настоящий цветок. Чем-то он напоминал розу — такой же нежный шелковый бутон, источавший сладковатый аромат, маленькие зеленые листики на тонкой веточке, покрытой острыми шипами.
Караванщики были не в силах оторвать взгляда от этого чудесного творения, подрагивавшего, трепеща на невидимом ветру. Бутончик начал раскрываться. Еще миг…
— Удивительный дар, — чуть слышно, словно боясь спугнуть нечто, порвав нити магии, прошептал Евсей.
— Все считали так же, — усмехнулся колдун, беря цветок в руку. — Пока символ «рот» не попытался проглотить моего наставника, — его пальцы сжались, ломая ветку, разрушая бутон. Шипы глубоко врезались в ладонь. Шамаш поморщился, но лишь сильнее сжал кулак. Прошло мгновение — и цветок исчез. С пальцев сорвались, смешавшись с кровью, капли чернил. — После того случая, — он достал платок, вытирая руку, — старик запретил мне брать в руки перо, сказав, что колдуну это все равно ни к чему, благо наш народ всегда предпочитал хранить знания в памяти, а не на листах бумаги. Книги предназначались исключительно для законов и заклинаний. Их же за меня вполне могли записать и другие, под чьей рукой какие-нибудь «нет» или «конец» не оживут, чтобы уничтожить весь мир.
— Может, все дело в том, как ты пишешь. Символ оживил потому, что, такой легкий и узорчатый, не мог не расцвести. Он напоминал цветок и…
Колдун бросил на караванщика быстрый взгляд. В его глазах была печаль — его ранило недоверие больше, чем вся ненависть былого мира. Он снова взял в руки перо, немного подвинулся, освобождая на камне место:
— Садись рядом, — промолвил он. — Возьми меня за руку и напиши символ так, как он по-твоему должен выглядеть.
— Но… — Евсей покосился на Атена, словно спрашивая, что ему делать. Он и не предполагал, что Хранитель так болезненно воспримет его сомнения.
Увидев немой вопрос брата, не знавшего, как ему быть, Атен кивнул, призывая его продолжать. Он слишком хорошо понимал, что останавливаться сейчас — значит еще сильнее обидеть Шамаша, самым важным для которого было доверие.
И помощник, осторожно опустившись на камень, коснулся руки наделенного даром, удивляясь, как возможно, чтобы она одновременно была столь холодна и горяча, словно в ней соединены воедино стихии льда и пламени. Ведя кисть, как это делает учитель, обучая написанию первых символов ученика, он вновь старательно вывел знак «цветка». Получилось неровно и коряво, но… Караванщик, вздрогнув, отшатнулся: вновь, как и в первый раз, линии задрожали, замерцали, складываясь в нечто большее, чем написанный на бумаге знак — и вот уж их место занял живой цветок. Маленький, с округлыми фиолетовыми лепестками и красным прицветником он чем-то походил на обычную фиалку.
— Черные боги, — прошептал, увидев его, вмиг помрачневший колдун, и, не давая хрупкому растению даже на миг приподнять головку, сжег его в языке пламени, вырвавшемся яркой вспышкой из пальцев. — Это виола. Ее пыльца содержит смертельный яд, — пояснил он, когда цветок исчез в огне, оставив на бумаге лишь черное пятно с рыжими обгоревшими краями. — Если ты убедился, — он взглянул на Евсея, успевшего вскочить на ноги, испуганного тем, что произошло не просто на него глазах, но при его участии, — давай не будем больше продолжать эти… опыты.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
