– Как? – округлил глаза Северин. – Неужели ты откажешься от цыпленка табака? Признаюсь, цыпленок куплен в магазине полуфабрикатов, но я собственноручно нашпиговал его чесноком. Получился маленький шедевр!
– Хорошо, сейчас подойду.
– Поторапливайся, пока не остыло!
Профессор не преувеличил – цыпленок действительно оказался очень хорош. А пах просто божественно. При виде его обжаренной золотистой корочки Глеб вспомнил, что не ел с самого утра. В желудке заурчало, да так громко, что Северин с усмешкой поинтересовался:
– Полагаю, это салют в честь моих кулинарных способностей?
Пожилой флибустьер почти оправился от ангины и выглядел великолепно. Иссиня-черная бородка-эспаньолка, в которую уже вкрались серебристые искорки, была подбрита и ухожена. Седые волосы, зачесанные назад, открывали высокий, благородный лоб. Одет Северин был в белую рубашку с широким воротом, открывающим жилистую смуглую шею.
– Как идет расследование? – поинтересовался профессор, уплетая цыпленка.
– Со скрипом, – ответил Глеб. – Тильбох исчез. Вторая картина – «Опасность обоняния» – тоже. Осталась третья – с Феофилом и чертом, но где она – мне неизвестно.
– Н-да, – проговорил Северин. – А ты твердо уверен, что смерть Фаворского и Дзикевича не случайность?
– На все сто, – ответил Глеб. – Фаворского и Дзикевича убили. Петю Давыдова свели с ума. Не знаю точно как, но полагаю, что дело в запахе.
– В запахе? – Северин оторвался от тарелки. – В каком?
– Как бы вам получше объяснить… В квартире Дзикевича и Пети Давыдова пахло одинаково. Что-то вроде запаха сухой травы и… еще чего-то. Чего-то живого. – Глеб пожал плечами. – Не знаю, может, так пахнет сам дьявол?
– Если таинственному злодею служит дьявол, то тебе придется туго, – сказал Северин. – Послушай, а может, убийца – какой-нибудь маленький, пронырливый и жутко вонючий дикарь с острова Борнео? Как в «Сокровищах Агры», помнишь? Представь себе: дикарь, владеющий какой-нибудь экзотической магией, вроде вуду. Неплохая версия, а?
– Неплохая, только вряд ли это так.
– Да, слишком экзотично, чтобы быть правдой. Значит, ты думаешь, все дело в запахе?
– Я уверен, – сказал Глеб. – Тем более что Брокар был парфюмером.
– И что же он мог спрятать? Что нам искать?
Глеб криво ухмыльнулся:
– Кабы я знал. Какие-нибудь новые парфюмерные букеты. А может, Лиза права, и Брокар спрятал клад. Золото, бриллианты.
– Лиза – это племянница Виктора? – уточнил Северин.
– Угу.
Профессор задумался. Затем медленно и печально проговорил:
– А ведь во всем этом есть глубокий смысл.
– В чем?
– Да вот в этом маниакальном увлечении Брокара запахами. Если рассуждать здраво, то обоняние – единственное, что нам осталось, поскольку все другие органы чувств давно себя скомпрометировали.
– Обоняние – всего лишь обоняние, – сказал Глеб.
Северин покачал головой:
– Нет. Обоняние – самая древняя система взаимодействия живого существа с миром. В то время, когда Дух Божий носился над водой, у первой Божьей твари еще не было ни глаз, ни ушей, но у нее уже был нос. Или что-то вроде носа. И первые запахи мироздания остались у нас в памяти. В памяти той сопливой амебы, которая до сих пор живет в каждом из нас.
Северин отрезал кусок цыпленка, сунул в рот и стал задумчиво жевать. Проглотил, посмотрел на Глеба и серьезно произнес:
– Нам кажется, что с каждым прожитым столетием мы делаемся все более цивилизованными. На самом же деле мы все больше дичаем. Душа давно уже никого не интересует, а тело стало новым Богом, которому мы ежедневно молимся. Телевизор – его маленький домашний храм. Реклама – что-то вроде новой Библии или жития святых. Святых с гладкой кожей, белыми зубами, густыми волосами, здоровым пищеварительным трактом и могучей потенцией. Они – наши истинные светочи, ибо указуют, каким путем нам нужно идти. И путь этот ведет прямиком в супермаркет.
– Забавная точка зрения, – сказал Глеб.
– Ты находишь? – Северин покачал головой. – Нет, забавного мало, много страшного. Зрение и слух давно превратились в жуткие окна, через которые демоны проникают в наши души. И я выражаюсь не только метафорически. Я тебе не слишком наскучил?
– Не слишком. Мне всегда было интересно вас слушать.
– Тогда я, пожалуй, закончу. Видишь ли, дружище… Если чувство Бога – это самый древний из человеческих инстинктов, то разбудить его снова сможет только запах. Жрецы поняли это первыми, поняли, что запах – ближайший родственник души, поэтому стали использовать ароматные травы во время жертвоприношений…
– И брат того Святого Духа, который носился над водой?
– Да, именно.
– Поэтому они и стали умащать тела мертвецов благовониями?
Северин шутливо прищурился:
– А ты не так глуп, как кажешься. У искусства ароматов религиозные корни. Жрецы интуитивно искали запах, который мог бы связать их с Богом, приблизить их к Нему. Не сказать, чтобы им это удалось, но…
Северин оставил фразу незаконченной, так сказать, повесил в воздухе, чтобы она развернулась и расправила крылья в сознании собеседника. Но собеседник не спешил напрягаться.
– Чем бы ни были запахи раньше, сейчас они выродились в обыкновенную парфюмерию, – небрежно сказал он. – В «Кензо», «Гуччи» и «Коко Шанель». Запах стал таким же объектом моды, как тряпки.
– Тут ты прав, – вынужден был согласиться Северин. Затем поднял вилку и торжественно изрек: – Но когда-нибудь на земле появится гениальный парфюмер, который вернет аромату его первоначальное качество – проводника между миром живых и мертвых!
Северин засмеялся и снова склонился над тарелкой. Некоторое время они ели молча, потом Глеб спросил:
– Кстати, как поживает ваша невеста?
– Невеста? – Северин сунул в рот золотистую корочку и ответил с набитым ртом: – Уехала к матери, в Днепропетровск. Попытается сломить оборону.
– Вы насчет свадьбы? А что ж сами не поехали?
– Мне велено ждать результатов переговоров в Москве. Ситуация незавидная, что и говорить. Но спорить с моей невестой решительно невозможно. Стопроцентная железная леди, – со вздохом добавил Северин.
Глеб улыбнулся:
– Трудно представить вас в роли подкаблучника.
– Не самая завидная роль, согласен. Но ради любви пойдешь и не на такое.
– Здорово же она вас зацепила. Наверно, настоящая красавица?
– Она-то? – Северин задумался. – М-м… Да, пожалуй, симпатичная женщина. Но дело не только в этом. Мне с ней интересно. С годами найти интересного собеседника все труднее и труднее. Чужое мнение кажется глупым, споры – бессмысленными, люди – скучноватыми. И с этим ничего нельзя поделать. Акутагава признавался, что он не в состоянии беседовать с женщиной, даже с самой любимой, больше часа. Так вот, однажды я проговорил с ней три часа кряду!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
