Вийон кивнул.
— Если бы мы, по крайней мере, его знали…
— Но я узнал его!
Отвратительное лицо Вийона и красивое лицо итальянца повернулись ко мне как по мановению руки. Их вопрошающие глаза были прикованы к моим губам, будто хотели пробуравить меня.
— Кто это был? — прошептал Вийон.
Я подумал о строгом лице, которое только на мгновение осветил для меня услужливый луч луны. О взгляде решительных глаз, которые колюче смотрели из-под высокого лба, из глубоких глазниц, как готовый к нападению клинок. Взгляд холодный как лед — и в то же время пламенный, настолько, что мог сжечь человека. Ничего удивительного, что я непроизвольно отступил назад перед этим человеком.
— Кто? — настойчиво повторил Вийон.
В моей памяти возникла закутанная в плащ фигура, сложившая окровавленный кинжал, и я тихо сказал:
— Отец Клод Фролло!
КНИГА ПЯТАЯ
Глава 1
Человечки из стекла
Звон полуденного колокола загудел над Нотр-Дамом и островом Сите, чтобы разнестись по теплому апрельскому воздуху над Парижем и вступить в радостное состязание с пением крапивника и возвращающихся с зимовки славок. Внизу по улицам спешил по своим делам народ, пользуясь выдавшейся теплой погодой. Но я пробирался светлым днем, как вор, по мосту между двумя большими башнями, к южной башне, которая возвышалась над крышами Отеля-Дьё, как огромный страж. Несмотря на яркое солнце высоко в небе, башня казалась мрачной, словно скрывала за своими древними стенами ужасную тайну.
Внутри башни я прислонился к прохладной стене и глубоко вздохнул. Ничего не произошло, конечно, ничего… И ничего не произойдет со мной, пока я буду острожен. Равномерные удары колокола придали мне уверенности. Я обратил внимание на то, что это был не какой-нибудь причетник, а сам Квазимодо, который поднялся своей тяжелой припадающей походкой на Северную башню, чтобы бить в один из шести колоколов для sext[61]. Но здесь, в просторной клети с колоколами Южной башни, Квазимодо был вездесущ. Большая Мария спокойно висела на своей тяжелой балке и дремала на полуденном солнце, падающим через многочисленные открытые окна, явно понимая, что ее глухой, полный силы голос потребуется лишь через пару дней — на празднование первого мая.
Я осторожно обошел помещение, оглядел со всех сторон и установил, что мало было что видно. Мог ли я действительно найти здесь то, что я искал последние недели повсюду в Соборе? Каждая часовня, каждая галерея была обследована мной на предмет свернувшегося в кольцо дракона, оуробороса. Напрасно. Если Нотр-Дам действительно скрывал тайну солнечного камня, то, похоже, вовсе не собирался мне ее открывать.
Вдруг что-то метнулось в соломе к моим ногам. В страхе я отпрыгнул и чуть было не потерял равновесие. Если бы в последний момент я не схватился за балку в клети с колоколами, то рухнул бы вниз на расположенный глубоко внизу первый этаж башни, куда были опущены веревки от Большой Марии и ее младшей, но не менее мощной сестры — Жакелины. Этими веревками по особенным праздникам могли воспользоваться причетники, которые помогали Квазимодо звонить в тяжелые колокола. Жирная черная крыса, дневной сон которой я нарушил, прошмыгнула мимо и исчезла в темном углу.
Я больше не видел эту тварь, хотя она не убежала ни наружу, ни в меньшее помещение, где покоилась Жакелина. Лишь когда я пошел в направлении, куда убежала крыса, я обнаружил узкий проход в мрачном углу. Через него я вошел в место, которое искал и в которое я до сих пор еще меньше отваживался войти, чем в ведьмовскую кухню отца Фролло: каморку Квазимодо.
В отличие от таинственной кельи архидьякона здесь не было двери и замка. Я мог беспрепятственно войти сюда и быть уверенным — пока колокол звонит sext, я не столкнусь с обитателем этого удаленного прибежища. Если я смоюсь, как только замолкнет колокол, то звонарь не заметит моего визита, даже если он сразу же вернется в Южную башню. Между тем, я достаточно хорошо ориентировался в башнях Собора, чтобы спрятаться от него.
Я нашел, что искал, и был даже разочарован. Убогая каморка с ее простым убранством не была местом, где хранят тайны, от которых зависит судьба мира. Я признал это с первого взгляда, которым окинул грубо сколоченную кровать, деревянный сундук, стол, скамейку и шатающуюся полку на стене с какой-то едой. Самым примечательным в этой комнатке было ее соседство с колоколами. Ничего удивительного, что Квазимодо так плохо слышал как глухонемой, которого Спаситель излечил во время своего странствия из Тира к морю Галилейскому. Каждый удар мощного колокола должен был здесь восприниматься как толчки землетрясения, как сила, которая рано или поздно должна была разорвать барабанные перепонки, словно лист бумаги.
Если здесь вообще что-то и можно было обнаружить, то в сундуке. Крышка без труда поддалась, проржавелый замок, видимо, годами не использовался. Я уже хотел снова закрыть сундук, потому что он явно не содержал ничего, кроме одежды, но потом что-то тихонько заскрипело под моими шарящими руками. Я достал многократно сложенный платок — узелок, который содержал осколки стекла. Нет, не осколки с острыми краями и углами, а округленные кусочки цветного стекла, какие украшают витражи Собора. Возможно, это были выпавшие кусочки, которые Квазимодо тайно набрал у стекольщиков. В большом храме Бога всегда нужно что-то подправлять. Инструменты, как и запасы камня, стекла и других материалов хранились повсюду, — в том числе и здесь, в башнях.
Когда я вынул один за другим стеклянные кусочки величиной с ладонь и посмотрел против света, который падал через большой проем окна — я различил человеческие силуэты. Стеклянные человечки были единственными людьми, которые разделяли его уединенную жизнь, предоставленные ему в избытке. Игрушка одинокого ребенка.
Я бережно закутал человечков из стекла в платок и положил узелок на дно ящика. При этом я натолкнулся на что-то твердое. Это был Новый Завет, который Леонардо подарил звонарю и с которым Квазимодо пришел ко мне однажды январской ночью, чтобы быть посвященным в искусство чтения. Переплет из овечьей кожи был потрепаннее, чем я его запомнил, и некоторое количество страниц оказались вырванными и заложенными среди остальных.
Это объясняло только одно. После появления Фролло той ночью Квазимодо отказался от идеи учиться у меня чтению, но пытался научиться самостоятельно — конечно, безуспешно, и, охваченный яростью и отчаянием, он вырвал напечатанные страницы из Святого Писания. Затем, раскаявшись, он расправил своими неуклюжими руками бумагу и снова вложил в книгу.
Сочувствие, которое я испытал еще при его посещении, охватило меня снова. Я почувствовал себя близким этому бедному созданию, почти родственником. Разве не влачили мы одинаковую судьбу, выросли без отца и без матери, чужыми среди чужых? Я укрылся в мире книг, путь, в котором отец Фролло отказал своему воспитаннику.
Квазимодо осталась только музыка колоколов, с которой он сливался воедино. Ей отдавал он себя телом и душой, и здесь наверху, так близко около Марии и Жакелины, колокольный звон должен был звучать даже в ушах глухого. Возможно, колокола значили для него больше, чем люди, потому что они никогда не отвергали его, не смеялись над его уродливым телом, над его бесформенным лицом. Они хранили ему верность и разговаривали с ним, когда он просил их об утешительном слове. И если ему не хватало людей, то он раскладывал разноцветные кусочки стекла на полу и создавал семью из человеческих фигурок, которые выносили его, чудовище, молча и покорно. Ох, как я понимал его!
И все же ужас и страх схватили меня своими железными когтями, когда я почувствовал щекотание на моем затылке. Ощущение ползло вверх по моей спине как большой паук, медленно, но постоянно, чтобы распространиться по всему моему телу. Предупреждающее щекотание, но все же слишком поздно. Хотя я не слышал ни.звука и ничего не видел, я знал, что за мной кто-то стоит и смотрит на меня сверху вниз, присевшего на корточки на полу возле открытого сундука. Это было так, словно у меня на затылке была пара глаз.
Квазимодо! Только что я испытывал сочувствие, теперь один неприкрытый страх. Я представил, как его чудовищное тело наклонится надо мной, и не мог пошевелиться. Теперь мои мысли витали вокруг, как птицы снаружи в весеннем небе. Они щебетали мне, что что-то не так, не совпадает: если Квазимодо стоит за мной, почему же я все время слышу звон колокола, созывающий на sext?
Бесконечно долго, измученный страхом перед тем, что предстоит увидеть моим глазам, я повернулся, и нашел не очень утешительным то, что не Квазимодо стоял за мной, войдя в каморку. Его мрачный опекун, едва ли был более приятным обществом — даже задолго до того вечера, когда я подсмотрел, как он заколол капитана королевских стрелков. С тех пор меня грызло ужасное подозрение, что архидьякон и жнец Нотр-Дама — одно и то же лицо. Отец Клод, казалось, тогда не заметил меня, а если нет, то никак не показывал того. Пришел ли он сейчас, чтобы заставить молчать неугодного свидетеля в этой уединенной каморке?
