Слова разжигают ссору не меньше, чем действия; Селио и судовладелец переходили от слов к оскорблениям, пока не вышли окончательно из себя, потому что крайняя противоположность любви вовсе не разлука, не ревность, не забвение, не корысть или знатность, а ссора. Дело дошло до того, что Селио нанес хозяину корабля два удара кинжалом, которые стоили тому жизни. Люди с корабля сбежались на шум, и хотя Селио отчаянно защищался, его схватили и отвели на корабль, который, законопаченный и приведенный в порядок, отплыл с попутным ветром, увозя в индийскую Картахену закованного в цепи Селио. И пока он находился в пути, корабельный писарь составил небольшую записку обо всем случившемся, для того чтобы Селио не мог отрицать убийство хозяина корабля, так как он утверждал все время, что убил его как человека, укравшего его честь и сокровище его жизни.
В конце концов его поместили в тюрьму. Надо сказать, что в этих краях не было губернатора, и так как они были недавно завоеваны, то в них было великое множество всяких бесчинств и грабежей; они были непокорными из-за своей отдаленности и пестрыми по своему населению из-за всякого рода алчности. А ведь, как сказал Плиний Старший, «самое отвратительное правительство — это то, которое потворствует толпе».
Тем временем Диана служила герцогу, который, видя, как она следит за его платьем и что она сама чисто и опрятно одевается, сделал ее вскоре своим майордомом, потому что она во всем проявляла хороший вкус и охотно исполняла его желания, а ведь никто не может хорошо служить, если не старается быть приятным тому, кому служит.
Между тем король Испании решил завоевать Гранаду[88] и призвал к себе грандов, среди которых герцог был не из последних. Получив королевское послание, он сразу же созвал слуг, которые должны были его сопровождать, и велел их всех одеть в дорогие и красивые ливреи. У Дианы за все время ее службы не было более радостного дня; она решила, что если только Селио ее ищет, то ни в каком другом месте, кроме как при дворе, он не сможет ее найти. Окружающим было так приятно видеть ее веселой, что все желали ей счастья, ибо все ее уважали за то, что с каждым она была приветлива и разумна, а это столь необходимо во дворцах, что если кто-нибудь надеется достичь высокого положения, но не ладит с другими и не умеет к ним приспособиться, то он не сможет сохранить милости своего господина, и чужая зависть будет всегда препятствовать его стремлениям.
Во время путешествия положение Дианы упрочилось, и герцог стал проявлять к ней еще большую любовь, ибо в дороге и в тюрьме всегда рождается дружба и ярче проявляются способности человека. Однажды они уже готовились тронуться в путь, и герцог попросил Диану спеть одну из тех песен, которые она обычно пела. С милой покорностью она начала:
Лес, любви приют тенистый.Смолкни, не шуми под ветром,Ибо вновь мои терзаньяЯ хочу тебе поведать.
Лес, не сетуй, что безмолвьеЯ нарушил скорбной песней,Отдыхая от страданийПод твоей безлюдной сенью.
Если ж ты сочтешь докучнойЭту повесть долгих бедствий.Знай, что изливать печалиНам не возбраняет небо.
Расскажи я об удаче.Мы бы радовались вместе;Будь же другом и в несчастье,Вняв моим унылым песням.
Ты ведь помнишь поселянку.Чья божественная прелестьПламенем двух звезд, как солнце,Озаряет все на свете?
Ту, которая умеетБыть зверей жестокосерднейИ, пронзая сердце наше.Лгать, что это сердце зверя?
Из-за ревности к пастушке,Мне внушавшей лишь презреньеГлупостью, и безобразьем,И влюбленностью своею.
В ярости она рассталасьС ей наскучившей деревней,Унося с собою радость,Унося с собою в небо.
Лес, не испытав разлуки,Ты со мной тоску не делишь;Нет, и ты тоскуешь, ибоЖдешь весны четвертый месяц.
Мне ж пришлось намного дольшеЖить на склонах и в ущельяхГор, чье пламя на свободуЖаждет выйти из-под снега.
Лес, я опасаюсь многихПастухов, ее соседей,У которых меньше чувства.Но, наверно, больше денег.
Лес, узрев ее, ты скажешь,Что не в силах человекаК ней не воспылать любовью,А ко мне — враждой и местью.
Знаю я, никто не смотритНа нее без вожделенья;Как же верить ей могу я,Если ревность гложет сердце?
Заживо я умираюИз-за вечных опасений,Что другой счастливым станет,Чтоб меня несчастным сделать.
Я писал ей, что отнынеПредаю любовь забвенью.Но того, кто умирает.Не спасет обман от смерти.
Жду я, что она напишетМне хотя б два слова нежных,Чтоб ее мне было можноУмолять о возвращенье.
Но она, моей тоскоюИ безумной страстью тешась.Говорит, чтоб не питал яНа ее возврат надежды,
Чтоб не слал я ей записок.Почитая их за вексель.По которому уплатыЯ потребовать осмелюсь.
Вслед за ней ушел я в горыВ скорбном ожиданье встречи.Поверяя мраку ночиМалодушное томленье.
В хижину я к ней явилсяИ, заметив, что успелаСтать она еще прекрасней,Укрепился в подозреньях.
Лес, кто любит, но в разлукеПодавить не может ревность.Тот любви не знает, ибоНет любви, где нет смиренья.
Тех, кто дорог нам, мы сами —Приукрашиваем в гневе,Веря, что владеть другому. —Красотой придется этой.
Я пошел назад и клялсяВсей душой отдаться мщенью,Но, сто раз отдав ей душу,Вижу я, что мстить мне нечем.
Все продвигались вперед, восхищенные остроумием и изяществом Дианы, которые проявлялись во всем; особенно был ею доволен герцог, решивший оказать ей милость: он уже оказал бы ее, если бы видел, что Диана не прочь жениться, потому что у него с герцогиней уже несколько раз заходил разговор о том, чтобы женить нового майордома на камеристке герцогини, которую та любила и баловала, но Диана всеми возможными способами избегала того, что было для нее невозможно.
Герцог расположился в столице со всею роскошью, подобающей такому вельможе, как он. Он часто бывал во дворце, и Диана всегда его сопровождала в его карете; она превратилась в неусыпного Аргуса, стремясь увидеть на улицах или во дворцах и галереях королевского дворца Селио, который, закованный в цепи, пребывал в индийской Картахене.
Король часто выходил на балкон, с которого были хорошо видны ворота замка, чтобы наблюдать через оконные стекла, как прибывают гранды.
Судьбе Дианы, которая уже устала от разных превратностей, было угодно сделать так, чтобы однажды, когда экипажи въезжали в ворота и выезжали из них, какой-то слуга допустил грубость по отношению к герцогу, и так как все, кто был с герцогом, пришли в замешательство, потому что придворными они стали совсем недавно, то Диана, к счастью, упражнявшаяся когда-то со своими служанками на тех вороненых шпагах, которыми пользовался Октавио, ее брат, и Селио, мгновенно соскочила с подножки кареты, и никто не успел даже оглянуться, как она нанесла оскорбителю ловкий удар кинжалом. Это вызвало общее смятение, конец которому положило властное вмешательство герцога, приказавшего Диане следовать за ним до самых дверей королевской приемной.
Король принял герцога, и так как он, говоря с ним, не переставал улыбаться, герцог спросил, что вызвало улыбку его величества. На это король ответил: «Ловкость вашего дворянина, который нанес удар кинжалом человеку, допустившему по отношению к вам дерзость». Герцог, видя, что государь в хорошем расположении духа, стал ему расхваливать и превозносить достоинства, дарования и мужество Дианы так, что король пожелал ее видеть; и Диана предстала пред королем и поцеловала его руку. Осанка Дианы, ее изящество, скромность и непринужденность манер побудили короля попросить у герцога, чтобы тот уступил ему своего верного слугу. Герцог ответил, что, хотя он чрезвычайно им дорожит, все же с самого начала аудиенции он намеревался предложить его государю.
