– Ужасно грустно, – призналась она Грэхему, – когда продаешь таких красавцев и знаешь, что их сейчас же заставят работать.
Ее внимание было целиком поглощено животными, она говорила совершенно просто, без всякой рисовки и аффектации. Дик не удержался, чтобы не похвалить ее Ивэну.
– Я могу перерыть целую библиотеку по коннозаводству и до одурения изучать менделистские законы – и все-таки я остаюсь идиотом, а она понимает все сразу. Ей незачем вникать во всякие руководства. Она обходится и без них и действует по какой-то интуиции, точно она колдунья. Ей достаточно взглянуть на табун маток, немного освоиться с ними – и она уже знает, что им нужно. Паоле почти всегда удается получить тот результат, к которому она стремится… Кроме цвета, – правда, Поли? – поддразнил он ее.
Она тоже засмеялась, и зубы ее блеснули. Хеннесси присоединился к их смеху, и Дик продолжал:
– Посмотрите на того жеребенка! Мы все знаем, что Паола ошиблась; но посмотрите на него! Она скрестила старую чистокровную кобылу, которую мы считали уже ни на что не годной, с призовым жеребцом – получила жеребенка. Опять скрестила с чистокровкой; его дочь скрестила с тем же призовым жеребцом, опрокинула все наши теории и получила, – нет, вы взгляните на него, – замечательное пони для поло. В одном приходится перед ней преклониться; она не вносит в это никаких бабьих сантиментов. О, она весьма решительна! С твердостью мужчины, без всяких угрызений, она отбрасывает все неполноценное и отбирает то, что ей нужно. Но вот тайной масти она еще не овладела. Здесь гений ей изменяет. Верно, Поли? Ты еще немало повозишься, пока получишь свою выездную пару, а тем временем придется тебе удовольствоваться Дадди и Фадди. Кстати, как теперь Дадди?
– Поправляется, благодаря заботам мистера Хеннесси, – отвечала Паола.
– Ничего серьезного, – заметил ветеринар. – Одно время дело с питанием разладилось. А новый конюх перепугался и поднял шум.
Глава тринадцатая
В течение всего пути от пастбища и до бассейна Грэхем беседовал с маленькой хозяйкой и держался настолько близко к ней, насколько позволяло коварство Франта. Дик и Хеннесси, ехавшие впереди, были погружены в деловые разговоры.
– Бессонница мучила меня всю жизнь, – говорила Паола, слегка щекоча шпорой Франта, чтобы предупредить новое поползновение к бунту. – Но я рано научилась не давать ей влиять на мои нервы и на мое настроение. Я еще в ранней молодости научилась извлекать из нее пользу и даже развлечение. Это было единственным средством преодолеть врага, который, я знала, будет преследовать меня всю жизнь. Вам, наверное, приходилось одолевать высокую волну, ныряя под нее?
– Да, не борясь и отдаваясь в ее власть, – ответил Грэхем, глядя на ее порозовевшее лицо и выступившие на нем от неустанной борьбы с беспокойной лошадью мелкие, как бисер, капельки пота. Тридцать восемь? Неужели Эрнестина соврала? Паоле Форрест нельзя было дать и двадцати восьми. Кожа у нее была как у совсем юной девушки, – такая же гладкая, упругая и прозрачная.
– Вот именно, – продолжала она, – не борясь. Опускаешься и поднимаешься, точно поплавок, следуя ритму волны, чтобы опять набрать воздуху. Дик показал мне, как это делается. Так же и с бессонницей. Если я не могу заснуть оттого, что возбуждена какими-то недавно пережитыми событиями, я отдаюсь этим впечатлениям и тогда скорее выплываю из их бурного потока, и мною овладевает забытье. Я заставляю себя переживать все вновь и вновь, с разных сторон, волнующие меня картины, которые не дают мне забыться.
Например, вчерашняя история с Горцем. Я ночью пережила ее сызнова – как действующее лицо; затем – как посторонний зритель: как девушки, вы, ковбой, а главное – мой муж. Потом я как бы написала с нее картину, много картин, со всяких точек зрения, и развесила их, а потом принялась рассматривать, точно увидела впервые. И я ставила себя на место разных зрителей: то старой девы, то педанта, то маленькой школьницы, то греческого юноши, жившего несколько тысяч лет назад. Затем я положила ее на музыку, сыграла на рояле и представила себе, как она должна звучать в большом оркестре или на духовых инструментах. Я спела ее, продекламировала как балладу, элегию, сатиру и среди всего этого наконец заснула. Я поняла, что спала, только проснувшись сегодня в полдень. В последний раз я слышала, как часы били шесть. Шесть часов непрерывного сна – это для меня большая удача.
Когда она кончила свой рассказ, Хеннесси свернул на боковую дорогу, а Форрест подождал жену и поехал рядом с ней с другой стороны.
– Хотите держать пари, Ивэн? – спросил он.
– На что, хотел бы я знать прежде всего, – отозвался тот.
– На сигары… а пари, что вам не догнать Паолы в бассейне в течение десяти минут, – впрочем, нет – пяти; вы, насколько я помню, прекрасный пловец.
– О, дай ему, Дик, больше шансов для победы! – великодушно отозвалась Паола. – Десять минут – это много, он устанет.
– Но ведь ты не знаешь его как пловца, – возразил Дик. – И ни во что не ставишь мои сигары. Он замечательно плавает. Он побеждал канаков, а ты понимаешь, что это значит!
– Ну что ж, может быть, я еще и передумаю с ним состязаться. А вдруг он сразит меня, прежде чем я успею опомниться? Расскажи мне о нем и о его победах.
– Я тебе расскажу только одну историю. О ней до сих пор вспоминают на Маркизских островах. Это было в памятный ураган тысяча восемьсот девяносто второго года. Ивэн проплыл сорок миль за сорок пять часов; и только он да еще один человек добрались до берега. Остальные были канаки, он один белый среди них, – однако он продержался дольше них, они все утонули…
– Но ведь ты как будто сказал, что спасся еще кто-то? – прервала его Паола.
– Это была женщина, – отвечал Дик. – Канаки утонули.
– Значит, женщина была белая? – настаивала Паола.
Грэхем бросил на нее быстрый взгляд. Хотя Паола обратила свой вопрос к мужу, она повернула голову в его сторону, и ее вопрошающие глаза, смотревшие прямо, в упор, встретились с его глазами.
Грэхем выдержал ее взгляд и так же прямо и твердо ответил:
– Она была канака.
– Да еще королева, не угодно ли! – добавил Дик. – Королева из древнейшего рода туземных вождей. Королева острова Хуахоа.
– Что же, королевская кровь помогла ей не утонуть, когда все канаки утонули, или вы? – спросила Паола.
– Я думаю, что мы оба помогали друг другу, особенно в конце, – отозвался Грэхем. – Мы временами уже теряли сознание – то она, то я. Только на закате мы добрались до земли, вернее, до неприступной стены, о которую разбивались гигантские волны прибоя. Она схватила меня в воде и стала трясти, чтобы как-нибудь образумить. Дело в том, что я намеревался здесь вылезть, а это означало конец.
Она дала мне понять, что знает, где мы находимся, что течение идет вдоль берега в западном направлении, и часа через два оно прибьет нас к тому месту, где можно будет выбраться на берег. Клянусь, я в течение этих двух часов или спал, или был без памяти. А когда я временами приходил в себя и не слышал больше ревущего прибоя, я видел, что она в таком же состоянии, в каком был сам перед тем. И тогда я, в свою очередь, начинал трясти ее и тормошить, чтобы привести в чувство. Прошло еще три часа, пока мы наконец очутились на песке. Мы заснули там же, где вышли из воды. На другое утро нас разбудили жгучие лучи солнца; мы уползли под дикие бананы, росшие невдалеке, нашли там пресную воду, напились и опять заснули. Когда я проснулся во второй раз, была ночь. Я снова напился воды, уснул и проспал до утра. Она все еще спала, когда нас нашла партия канаков, охотившихся в соседней долине на диких коз.
– Держу пари, что если уж утонула целая куча канаков, то скорее вы ей помогали, а не она вам, – заметил Дик.
– Она должна быть вам навеки благодарна, – сказала Паола, с вызовом глядя на Грэхема, – и не уверяйте меня, что она не была молода и красива, вероятно, настоящая золотисто-смуглая богиня.
– Ее мать была королевой Хуахоа, – отвечал Грэхем. – А отец – англичанин, из хорошей семьи, ученый эллинист. К тому времени они уже умерли, и Номаре стала королевой. Она действительно была молода и красива, красивее всех женщин на свете. Благодаря отцу цвет ее тела был не золотисто-коричневый, а бледно-золотой. Но вы, наверное, слышали уже эту историю…
Он вопросительно посмотрел на Дика, но тот покачал головой.
Из-за группы деревьев донеслись крики, смех и плеск, – они приближались к бассейну.
– Вы должны как-нибудь досказать ее, – заявила Паола.
– Дик ее отлично знает. Не понимаю, почему он скрыл ее от вас.
Она пожала плечами:
– Может быть, ему было некогда или не представлялось случая.
– Увы, эта история получила широкую огласку, – засмеялся Грэхем. – Ибо, – да будет вам известно, – я был одно время морганатическим – или как это называется – королем каннибальских островов, во всяком случае, одного райски прекрасного полинезийского острова, «где под шепот тропических рощ лиловый прибой набегал на опаловый берег», – замурлыкал он небрежно и соскочил с лошади.
