— А почему бы и нет?
— Ты с ума сошел!
— Слушай, старина, тебе очень хорошо известно, какой ответственный пост я занимал на заводе… Понадобилось изменить дух управления, я создаю хунгаристское предприятие… кроме того, у бойскаутов тоже…
— Короче говоря, ты получил повестку?
— Пожалуй, не совсем так. В награду за мои труды меня хотят назначить командиром роты бойскаутов. Ты ведь знаешь. что я душой и телом стараюсь содействовать тотальной войне.
— Перестань трепаться… Ты принял повестку?
— Нет… звонил Кульпински и говорил с моим отцом.
— Ага. Когда это было?
— Вчера вечером.
— Ну, ладно. Что тебе оперировать?
— Что? Что такое?
— Аппендикс, грыжу, геморрой, миндалины?
— Брось, не говори глупостей!
— Погоди. Лучше всего миндалины. После операции ты проваляешься здесь с неделю. Есть у меня врач из рабочего батальона, хороший ларинголог. Открой рот.
Паланкаи в испуге разинул рот.
— Ну, это мы выбросим. Миндалины все равно не нужны человеку. В Америке у каждого новорожденного сразу же удаляют аппендикс и миндалины.
— Не лучше ли что-нибудь другое… ну, скажем, пневмония какая-нибудь…
— С терапией я не в ладу. Пайор и компания работают отдельно от меня. Погоди, я напишу тебе записку, ты спустишься с ней на первый этаж в четвертый кабинет. Тебя там сейчас же примут. А я тем временем зайду в операционную.
— А нельзя ли… может быть, принять меня на исследование?
— Если желаешь, чтобы тебя арестовали при первой же облаве.
— Слушай, а это очень больно?
— Бог ты мой! На прошлой неделе приходил к нам один пехотинец, четыре пальца отхватил топором, только бы не угнали на фронт… мы, конечно, перевязали, но потом его все-таки расстреляли. А ты боишься, что у тебя удалят какие-то миндалины! Вчера заявился ко мне один еврей, бывший владелец магазина тканей на улице Шаш, обещал двадцать тысяч, если только мы вынем у него одну почку! Здоровую почку! Ну, полно тебе, ступай. Первый этаж, четвертый кабинет, стучать три раза.
На первом этаже дверь с номером четыре оказалась запертой.
В коридоре же не было ни скамейки, ни стула.
Перед дверью толпились в очереди хмурые, злые люди. Старухи в порванных ботинках, плачущие дети, окровавленные раненые с забинтованными руками, с изможденными лицами, беременные женщины с выпиравшими животами, каждая из которых, казалось, жила своей особой жизнью. Все стояли молча и только кашляли, кряхтели, вздыхали. Паланкаи не стал в очередь. Он постучался в дверь и, насвистывая, прошел дальше, почувствовав на себе недружелюбные взгляды.
Кроме него, кто-то еще собирался пройти к врачу без очереди. Молодой сержант лет двадцати пяти с двумя ленточками о ранении на груди поддерживал под руку русую женщину. Женщина была беременна. Время от времени она, опершись о стенку, закрывала лицо.
В такие моменты сержант подбегал к двери кабинета и стучал в него руками и ногами.
В каком-нибудь метре от двери открылось крохотное окошко с матовым стеклом и в отверстии показалось худое лицо лысого очкастого чиновника с щетинистыми усами.
— Прекратите наконец цирковое представление. В родильном отделении нет коек. Подождите до одиннадцати, может быть, после обхода появятся.
— Впустите меня, я сам поговорю…
— Не разрешается.
— Тогда скажите ребенку, чтобы он подождал. Не мне рассказывайте сказки, твари. Я дважды был ранен, одиннадцать месяцев гнил в окопах, так разве за это мне не разрешается? Примете жену, примете, подлые разбойники? Для чего существует больничная койка? Кто на ней лежит, если жене фронтовика отказывают?
Женщины окружили молодую роженицу, которая все больше и больше изнывала от болей.
Некоторые даже прослезились. Лысый чиновник быстро захлопнул окошко.
Паланкаи кусал губы. И тут ему вдруг вспомнилось, что Эден велел постучать три раза подряд. Но, если он сейчас постучится, его растерзают на куски.
— Господин Паланкаи! — услышал он свою фамилию. Из окошка смешно вытянулась вперед лысая голова. До чего же длинная у этого человека шея! Как у жирафа…
— Почему не изволили постучать… Доктор Жилле уже справлялся по телефону.
Сержант подбежал опять и подставил левый кулак, чтоб окошко нельзя было закрыть.
— Примите мою жену, я должен вернуться к себе в роту. У кого есть протекция, для тех и место находится?..
Паланкаи схватил голубенькое направление и отпрянул назад. В тот же момент чиновник с силой опустил окошко на руку сержанта. Лицо молодого солдата побагровело, правой рукой он выхватил штык и проткнул стекло. Посыпались осколки, страшно закричал очкастый чиновник, роженица громко вскрикнула. Люди стали толкать друг друга, кричать и ругаться.
«Ужасное место, — с каким-то отвращением подумал Паланкаи. — Как скоты». И поспешно поднялся на этаж, где, согласно направлению, ему отводилась отдельная палата.
Эден ждал его в коридоре.
— Живее двигайся, старина. Надевай пижаму и приходи в операционную.
«А нельзя ли договориться и вырезать только одну миндалину? — мелькнула у него мысль, когда уже в туфлях и больничном халате он шел по коридору. — Но все-таки лучше согласиться на операцию, чем идти на фронт».
Возле операционной его встретил Эден.
— Ну, заходи.
В операционной стоял высокий врач лет тридцати Паланкаи с недоумением заметил на рукаве его белого халата желтую повязку. И этот собирается прикасаться к нему?
— Вы сегодня ничего не ели? — спросил ларинголог у Паланкаи.
— Ничего, — ответил Эмиль, чувствуя, как злоба сжимает ему горло.
— Садись туда, — приказал Эден.
Другой врач опустил на глаза зеркальце.
— По-моему, эти миндалины удалять не стоит.
Эден пожал плечами.
— Больной жалуется, что у него удушье. Впрочем, я вам приказываю.
— Извольте, — ответил врач и сел против Паланкаи, придвинув вплотную стул к оторопевшему пациенту.
Паланкаи как-то сразу стало очень дурно. Его бросало в холод, тошнило, по коже бегали мурашки, и больше всего ему хотелось плакать.
Врач, ничего этого не замечая, спокойно отдавал распоряжения подносившей инструменты ассистентке и помощнику, державшему голову Паланкаи. Эмиль ощутил резкий укол в горле, желудок словно вывернулся наизнанку, легкие сжались, язык прилип к небу и онемел. Длинные иглы, ножницы сверкали в руках врача. При виде всего этого Паланкаи пришел в ужас и закрыл глаза.
— Откройте глаза и не напрягайте рот.
На какое-то мгновение он поднял веки и увидел кисть врача. Над коротко остриженным ногтем большого пальца, словно рубин, поблескивала капелька крови. Вот она побежала по основанию ногтя, скатилась на кожаный фартук. Вот вторая, третья…
«Кровь, моя кровь, течет моя кровь!» — сообразил Паланкаи и тут же почувствовал, как голова пошла кругом и потемнело в глазах.
Пришел он в себя уже в отдельной палате хирургического отделения.
Положив ноги на подлокотники кресла, Эден сидел у стола, жевал кекс и читал «Brave New World». Он весело посматривал на Эмиля.
— Ну, герой, ты жив?
— Извини, я не понимаю… — с трудом выдавил Паланкаи.
— Не разговаривай, а то разбередишь горло. Одна миндалина удалена, другую можешь приберечь до следующей мировой войны… У тебя был обычный приступ истерии, причем такой, что ассистент профессора невропатолога собирается писать диссертацию…
Паланкаи с мучительной болью проглотил слюну.
— Теперь, старина, можешь оставаться здесь в качестве нервнобольного сколько пожелаешь. Чего корчишь рожу? Жизнь хороша, никому не хочется умирать. Ты вел себя, как настоящий мужчина. Знаешь английский язык? Могу одолжить на время «Чудный новый мир». Великолепно пишет этот Хаксли. Кстати, ты будешь всю жизнь мне обязан. Ради тебя пришлось вышвырнуть из этой койки одного типа, который заплатил мне восемь тысяч пенге. После обеда я зайду к тебе. Приглашу из глазного отделения юного Рону, и втроем сыграем в картишки. До свидания, генерал.
Паланкаи поправил на горле мокрое полотенце и со стоном приподнял голову. «Эден считает меня трусом, — думал он в полузабытьи. — Разве это трусость, когда человек бережет себя для более важных дел? Только бы улыбнулось нам счастье в этой войне…»
На улице что-то подозрительно загудело. Санитарная машина? Нет, что-то более страшное. В коридоре послышались крики: «Носилки тяжелобольным!» Стук. «Ой, господи, неужто воздушная тревога? — ужаснулся Паланкаи. — Где здесь убежище… еще, чего доброго, оставят тут… Нет, не пережить этой войны».
Служить человеку
Полковник Меллер вызвал к себе Чути.
За несколько месяцев главный инженер изрядно похудел. Солдатская форма висела на нем, как мешок. Кожа пожелтела и обвисла, веки распухли.
