его не взяли силой. Почему бы их не выслушать?
Воцарилось молчание. Жан де Мариньи стоял неподвижно, как каменная статуя, и смотрел в окно отсутствующим взглядом.
– Что вы собираетесь делать с тем пергаментом, который я подписал по вашему требованию? – спросил он.
Толомеи провел языком по пересохшим губам.
– А что бы вы сделали с ним на моем месте, ваше высокопреосвященство? Представьте себе на минутку… конечно, нелепо это даже и представлять… но представьте все же, что вас угрожают разорить и что вы владеете… ну, скажем, талисманом, да-да, именно талисманом, который может вас уберечь от этого разорения…
На дворе послышался шум, и банкир подошел к окну. Грузчики тащили на плечах тюки материи, какие-то ящики. Толомеи машинально сделал подсчет поступивших к нему сегодня товаров и глубоко вздохнул.
– Да… талисман против разорения, – прибавил он.
– Не хотите ли вы сказать, что эта расписка…
– Да, хочу, ваше высокопреосвященство, хочу и сейчас скажу, – вдруг жестко произнес Толомеи. – Расписка эта свидетельствует о том, что вы торговали имуществом, принадлежащим тамплиерам и находившимся под королевским секвестром. Она свидетельствует о том, что вы воровали и обворовали короля.
Он взглянул прямо в лицо архиепископу. «Ну на сей раз, – подумал он, – все сказано. Теперь кто из нас дрогнет первый».
– Вы будете отвечать в качестве моего соучастника! – бросил Жан де Мариньи.
– Что ж, тогда нас с вами на пару вздернут на Монфоконе, как двух обыкновенных воришек, – холодно отозвался Толомеи. – Но хорошо хоть и то, что я буду висеть не один…
– Вы просто отъявленный негодяй! – крикнул Жан де Мариньи.
Толомеи пожал плечами:
– Я ведь не архиепископ, ваше высокопреосвященство, и не я ведь сбывал золотые дискосы, в коих тамплиеры хранили тело Христово. Я ведь только купец, и сейчас мы с вами заключаем торговую сделку, нравится вам это или нет. Вот о чем в действительности идет речь. Не будет ограбления ломбардцев – не будет и скандала. Но если я погибну, ваше высокопреосвященство, вы погибнете тоже. И с большой помпой. И коадъютор, который слишком удачлив, чтобы иметь одних только друзей, тоже погибнет с нами.
Жан де Мариньи схватил Толомеи за руку.
– Отдайте мне мою расписку, – прохрипел он.
Толомеи молча взглянул на архиепископа. У брата Мариньи даже губы побелели; у него дрожал подбородок, дрожали руки, дрожало все тело.
Банкир осторожно высвободил свои пальцы из руки архиепископа.
– Нет, – отрезал он.
– Я уплачу вам две тысячи ливров, которые вы мне дали, – сказал Жан де Мариньи, – и пусть вам останется вся сумма, которую вы выручите от продажи.
– Нет.
– Пять тысяч.
– Нет.
– Десять тысяч! Десять тысяч за эту злосчастную расписку!
– А где вы их возьмете, эти десять тысяч? Я лучше вас знаю ваши дела. Сначала придется мне их вам одолжить!
Сжав кулаки, Жан де Мариньи твердил:
– Десять тысяч! Я их достану. Брат мне поможет.
– Ваше высокопреосвященство, один только я собираюсь внести в королевскую казну семнадцать тысяч ливров.
Архиепископ понял, что пора менять тактику.
– А если я добьюсь у брата, что вас лично ничего не коснется? Если вам позволят увезти с собой все ваше состояние и вы сможете начать дело в другом месте?
Толомеи на секунду задумался. Ему предоставляли возможность спастись одному. Имея такой верный козырь, стоило ли идти на риск?
– Нет, ваше высокопреосвященство, – ответил он. – Лучше уж я разделю участь всех своих собратьев. Мне что-то не хочется начинать дело в другом месте, и я не вижу к тому никаких оснований. Теперь я уже француз больше, чем вы. Я королевский горожанин. Я хочу остаться в этом доме, который я сам построил, хочу остаться в Париже. Здесь я провел тридцать два года своей жизни, ваше высокопреосвященство, и, если Богу будет угодно, здесь я и окончу свои дни…
Этот спокойный тон, эта решимость были исполнены какого-то величия.
– Впрочем, – добавил он, – если бы даже я хотел вернуть вам вашу расписку, я бы все равно не мог этого сделать: она находится за пределами Франции.
– Лжете! – воскликнул архиепископ.
– Она в Сиене, ваше высокопреосвященство, у моего двоюродного брата Толомеи, с которым я вместе веду ряд дел.
Жан де Мариньи ничего не ответил. Он быстро подошел к двери и крикнул:
– Суайар! Шовло!
«Ну теперь, Толомеи, держись», – подумал банкир.
Два молодца, оба ростом футов по шести, появились на пороге, держа пики наперевес.
– Стерегите этого человека и смотрите, чтобы он пальцем не мог шевельнуть! – приказал архиепископ. – И заприте двери!.. Вы, Толомеи, осмелились мне противоречить и горько об этом пожалеете! Я обшарю здесь все закоулки, а найду эту проклятую расписку. Без нее я не выйду из вашего дома!
– Жалеть мне не о чем, ваше высокопреосвященство, да вы ничего и не найдете. И придется вам уйти так же, как вы пришли сюда, то есть с пустыми руками, независимо от того, умру я или останусь жив. Но если по случайности я умру, знайте, что это не послужит вам ни к чему. Мой двоюродный брат, проживающий в Сиене, предупрежден, и, если кончина моя наступит немножко преждевременно, он тут же перешлет расписку королю Филиппу, – ответил Толомеи.
Сердце бешено билось в жирной груди банкира, холодный пот струился по спине, но, собрав все свои силы, ощутив за собой невидимую опору, он заставил себя с невозмутимым спокойствием следить за действиями гостя.
А Мариньи-младший тем временем перерыл все сундуки, вывалил на пол содержимое всех ящиков и шкафов, судорожно перелистал все связки бумаг, развернул все пергаментные свитки. Время от времени он исподтишка взглядывал на банкира, как бы желая убедиться, удачно ли он применил к этому человеку тактику запугивания. Он прошел даже в опочивальню Толомеи, и оттуда тоже донесся шум и шелест выбрасываемых из шкафов и сундуков вещей.
«Слава богу, Ногаре вовремя умер, – думал банкир. – Тот бы по-иному взялся за дело, и тогда бы мне несдобровать».
На пороге кабинета появился архиепископ.
– Ступайте отсюда, – приказал он двум своим телохранителям.
Он сдался. Толомеи с честью выдержал испытание страхом. Теперь приходилось начинать торговлю.
– Итак? – коротко спросил Мариньи.
– Итак, ваше высокопреосвященство, – все так же спокойно ответил Толомеи, – ничего нового к тому, что я вам только что говорил, добавить не могу. Вся эта суматоха была совершенно излишней. Поговорите-ка с коадъютором, заставьте его принять мое предложение, пока еще есть время. Иначе…
И, не закончив фразы, банкир направился к двери и молча распахнул ее. Жан де Мариньи так же молча вышел из комнаты.
Сцена, которую в тот самый день устроил коадъютор своему брату
