чудесная любовь, которая, подобно растению, неузнаваемо выросла за весну и лето. «Как же мне повезло, – думал он. – Ведь она могла меня забыть, могла выйти замуж…»
Подобно многим людям, непостоянным по натуре, Гуччо при всей своей самонадеянности был в глубине души робок в любовных делах, поскольку представлял себе ближних по своему образу и подобию. Никогда бы он не поверил, что может при столь кратком знакомстве внушить такое глубокое, такое сильное, такое удивительное чувство.
– Мари, – произнес он с новым пылом, словно желая рассеять ложь, увы, слишком обычную в устах мужчины, – я постоянно видел вас перед собой, и ничто на свете не разлучит нас более.
Они стояли друг против друга, оба взволнованные, оба одинаково смущенные своими словами и нежным прикосновением.
– Нас не разлучить… – прошептал Гуччо.
И он прижал свои губы к губам Мари, которые полуоткрылись при прикосновении, точно прекрасный плод.
Гуччо справедливо решил, что настала благоприятная минута попросить у девушки помощи.
– Мари, – начал он, – я приехал сюда вовсе не ради нашего отделения, вовсе не ради каких-то долгов. Но я не могу да и не хочу ничего от вас скрывать. Скрытность была бы оскорблением для той любви, что живет в моем сердце. Тайна, которую я вам сейчас открою, возможно, свяжет нас еще крепче, ибо тут идет речь о жизни многих людей, и моей тоже… Мой дядя и его друзья, люди весьма могущественные, поручили мне спрятать в надежном месте бумаги, которые равно важны как для государства, так и для их собственного спасения. Сейчас, конечно, меня уже повсюду разыскивают лучники, – добавил Гуччо, не удержавшись от былой привычки слегка преувеличить свою роль. – Я мог бы схоронить документы в десяти, в двадцати надежнейших убежищах, но я приехал сюда, Мари, к вам. Отныне моя жизнь зависит от вашего умения хранить тайны.
– Вы ошибаетесь, – возразила Мари, – это я завишу от вас, мессир. Я верю только в Господа Бога и в того, кто первым держал меня в своих объятиях. Моя жизнь принадлежит ему.
Убеждая Мари, Гуччо и сам поверил в глубину своих чувств – он испытывал к девушке огромную благодарность, нежность и страстно желал ее. При всем своем самомнении он не переставал дивиться, что сумел зажечь в женском сердце пламя такой верной и надежной любви.
– Моя жизнь отныне ваша жизнь, – повторила Мари. – Ваша тайна станет моей, буду таить про себя то, что вы прикажете мне таить, я промолчу обо всем, о чем вы мне прикажете молчать, и ваша тайна умрет со мной.
На прекрасных темно-синих глазах девушки блеснула слезинка. «Вот так она похожа на весеннее утро, когда сквозь дождевые капли пробивается солнышко», – подумал Гуччо.
Потом, вспомнив о деле, он произнес:
– То, что я должен спрятать, заключено в свинцовый ларец величиной в две мои ладони. Найдется ли для него подходящее место?
Мари задумалась.
– Найдется, – наконец сказала она, – найдется в часовне. Завтра мы с вами пойдем туда на рассвете. Братья, по обыкновению, отправятся затемно на охоту. А завтра с ними уедет и матушка: ей нужно сделать в городке покупки. Только бы она не взяла меня с собой! Ничего, я скажу, что у меня болит горло.
Едва только Гуччо успел прошептать спасибо, как раздались тяжелые шаги мадам Элиабель.
На сей раз, поскольку Гуччо предстояло провести в Крессе несколько дней, ему отвели во втором этаже просторную горницу, холодную, но чистую. Он улегся в постель, положив рядом кинжал, а свинцовый ларец, в котором хранилась расписка архиепископа Санского, спрятал под подушку. Он решил бодрствовать до рассвета. Юноша и не подозревал, что в этот час между братьями Мариньи вспыхнула жестокая перебранка и ордонанс касательно ломбардцев превратился в пепел.
Борясь с дремотой, Гуччо лежал с широко открытыми глазами и считал, сколько у него в жизни было любовных связей (так как ему не исполнилось еще девятнадцати, счет оказался недолгим), затем вспомнил о двух молоденьких горожанках, которым он помогал обманывать мужей, и, сравнив их с Мари, решил, что они куда ниже ее душевными качествами и куда менее совершенны физически.
Он и не заметил, как к нему подкрался сон. Его разбудило конское ржанье: Гуччо подумал, что это явились стражи арестовать его, и опрометью бросился к окну. Но во дворе он увидел Пьера и Жана де Крессе, которые, держа на руке новых своих соколов, в сопровождении двух крестьян отправлялись на охоту. Потом заскрипели ворота: к крыльцу подали серую старую кобылу, предназначавшуюся для мадам Элиабель; вслед за сыновьями отправилась со двора и хозяйка Крессе, захватив с собой хромого слугу. Тогда Гуччо быстро надел сапоги и стал ждать.
Через несколько минут его снизу окликнула Мари, и Гуччо спустился в первый этаж, прикрыв для верности свинцовый ларец полой плаща.
Часовня оказалась маленькой комнаткой со сводчатым потолком, расположенной в самом же замке, в той его части, что была обращена на восток. Стены были побелены известью.
Мари зажгла свечу от лампады, теплившейся перед статуей евангелиста Иоанна, грубо вырезанной из дерева. В роду Крессе старшего сына по традиции называли Иоанном, Жаном, в честь этого святителя.
– Я обнаружила тайник еще давно, в детстве, когда играла здесь с братьями в прятки, – сказала Мари. – Войдем.
Она подвела Гуччо к боковой стенке алтаря.
– Толкните вот этот камень, – обратилась она к юноше, наклоняя свечу, чтобы тот мог лучше разглядеть нужное место.
Гуччо нажал на камень, но он не поддался.
– Нет, не так.
Передав свечу Гуччо, Мари ловко нажала на камень, он обернулся вокруг своей оси, и за ним открылась пещерка, идущая под алтарем. При тусклом свете свечи Гуччо успел разглядеть череп и кости.
– Кто это? – спросил он.
И, желая оградить себя от дурного глаза, суеверный Гуччо сделал за спиной двумя пальцами рожки.
– Не знаю, – ответила Мари, – никто не знает.
Гуччо осторожно поставил рядом с белеющим в темноте черепом свинцовый ящичек, в котором таилась погибель могущественнейшего из всех французских священнослужителей.
Затем камень был водворен на место, и никто бы не мог отличить его от соседних камней, никто бы не подумал, что его только что сдвигали.
– Наша тайна погребена у подножия Господа Бога, – сказала Мари.
Юноша протянул к ней руки и хотел обнять.
– Нет-нет, только не здесь, – воскликнула Мари, и в голосе ее послышался страх. – Нет, только не в часовне.
Молодые люди вернулись в залу, где служанка уже приготовляла завтрак – молоко и свежий хлеб. Гуччо отошел к камину; когда они остались одни, Мари приблизилась к
