Эти строки Марины Цветаевой Сева очень любил и часто их читал.
А я, читая об этом в Севиной книжке, вижу неизменно белый покров снега, темные сосны Волховской стороны — и на снегу неподвижное тело рослого Севы, ставшего маленьким в этом могучем пейзаже Севера. Убитого вынесли на снег из разрушенной взрывом избы. Это был тот самый Сева Багрицкий, которого когда-то его отец усыплял в колыбели-корзине ритмичным чтением стихов. Когда-то малышом — в первый и в последний раз в жизни — лежал маленький Севка, раскинувшись среди белоснежных кружев, в чужой постели, как маленький герой сказки Андерсена… А теперь вокруг убитого расстилались снега.
Воистину незабываемы слова одной из последних дневниковых записей Багрицкого-сына: «Мне девятнадцать лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму? Бедная женщина, она так и не узнала счастья. А отец, который для меня уже не папа, а литературная фигура? Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтоб мы вновь встретились, живые и мертвые».
Запись эта сделана 16 февраля в траурно-памятный день смерти отца.
И вот, если хотите, встреча состоялась.
Все-таки и я был по-своему счастлив, когда недавно Лидия Густавовна, Севина мама, сказала мне по телефону:
— Приходите, получена Севина книжка.
Через книгу — одно из лучших чудес света — сообщено нам об этой жизни и смерти, о времени, о судьбах — и это заставляет нас задуматься и горестно и светло. Вот какая в ней сила, в этой маленькой книжечке под ярко-пунцовой обложкой!
Вернемся, однако, к тому, на чем прервалось путешествие по Одессе.
Разумеется, для меня всегда путешествие это особенное — и любопытно, и грустно. Немного осталось людей, живо откликающихся на прошлое, еще меньше прямых участников и свидетелей, но кое-кто еще ждет меня для этих бесед — и первый среди них — милый соучастник молодости, уже тогда любивший изображать из себя старого морского волка, покладистый Саша Батров, неизменный маринист одесского литературного клана. Теперь он уже и сам стал особой достопримечательностью города — близорукий и добрый Саша Батров со своею непременной трубкой в зубах.
Все это так, и все же мне посчастливилось свести здесь дружбу с юным поколением людей, беззаветно и страстно преданных литературному прошлому Одессы. Эта молодежь даже не участвует в заседаниях признанных любителей одесской старины, собирающихся в Доме ученых. Кружок любителей с курьезным прозвищем «одессики». Но неожиданность нового знакомства тем более приятна и радостна. Не лишенные благородной иронии, молодые люди отзываются о своей компании, как о «лиге лоботрясов», но необыкновенно приятно видеть, с каким усердием, тщательностью, вкусом и пониманием молодой «лоботряс» инженер Сережа Калмыков собирает все, что хоть отчасти восстанавливает полузабытое прошлое. Ему не уступают ни его брат Юрий, ни Георгий Гергая, хотя эти оба, окончив институт инженеров морского флота, сначала оставили берега Черного моря для берегов Тихого океана, а теперь, вернувшись, находят время для неизменного участия в прославленном одесском клубе веселых и находчивых.
Все это очень интересно. Возможно, среди них был бы и Сева Багрицкий. Он был бы среди них самым старшим и самым уважаемым. Да, да, Сева Багрицкий непременно был бы либо с ними, либо с молодыми людьми Новосибирского академического городка, он непременно был бы там, где молодые люди нашей страны умеют сочетать любознательность с романтикой, веселье с трудолюбием.
В этом убедиться приятно. Больше того: я видел, как при моем рассказе о находках «молодых лоботрясов» разгорелись глаза у Натальи Кузьминишны Островской, скромно-восторженной женщины, заведующей Пушкинским домом музеем, до чертиков преданной своему делу. Вольный союз соискателей исторической и краеведческой истин может принести немало радостей.
Дорогие друзья! Вы не одиноки: здесь жил Пушкин!
По следам старших братьев идет много молодых людей — и смолян, и саратовцев, и ростовчан, гордящихся тем, что их города дали немало славных имен. А как-то в газетной статье «География культуры» я прочитал: «В Магнитогорске нет кансерватории, и тем не менее мы смело можем прозвать этот прославленный город металлургов музыкальным… Это рожденная усилиями живущих здесь культурных людей атмосфера интеллигентности».
Все это не может не радовать каждого, кто любит свой город, страну, народ… Да здравствуют филателисты, экслибристы, краеведы и всяческие другие чудаки-энтузиасты, повседневные художники жизни!
Расскажу вам еще одну забавную историю.
Ко мне в номер гостиницы постучались и вошли две девочки, милые девочки с торчащими белыми бантиками в косичках. Вера и Зина оказались школьницами. К счастью, у меня к чаю было пирожное, но они от угощения отказались.
— Вы лучше, пожалуйста, напишите нам что-нибудь о Багрицком или о его сыне Севе.
— Как написать? Куда?
— В наш журнал. Мы знаем «Смерть пионерки», но может есть еще и другие стихи, посвященные сыну Севе? Расскажите, как они жили.
Я побывал в школе, а школьникам, по их просьбе, решил показать те дома, «в которых жил Багрицкий». И вот мы пришли к дому, на мой взгляд, очень примечательному. Переулок в центре города когда-то назывался Ново-Базарный. Ветхий дом в неприкосновенном виде сохранился до сих пор: деревянные галереи без стекол, шаткие лестницы, узкие двери маленьких квартир. В одной из них под самой крышей в 1924 году жили Багрицкие. Переднюю нежилую комнату часто поливал дождь, проникающий с чердака, и мы, приходя в гости к Эдуарду, кричали: «Эй, там, на перевозе», — выходила Лида и перебрасывала доску, мы проходили в комнату.
Все вспомнилось, когда я привел сюда школьников.
В «итальянском» дворике женщина качала воду у колодца. Мы поднялись по шаткой лестнице на ветхую веранду. Испуганная старуха выглянула из-за занавесок. Наконец, нам открыли, впустили, хотя так и не поняли, кто мы и зачем пришли. «Какой Багрицкий? Говорите, ваш родственник?» — Хозяин стоял в дверях, следя за каждым нашим движением. Я не удержался и вдруг шагнул за порог той комнаты, где привык видеть лужу и сырые стены. Хозяин воскликнул:
— Ой, ковры!
И я тут понял причину испуганного возгласа. Не только полы, но и стены были покрыты дорогими коврами. И эта и другая комната, посреди которой когда-то стояла корзина, служившая люлькой, обе комнаты были заполнены роскошной мебелью и заморскими безделушками. Когда мы повернули обратно, из побуждений вежливости я сказал хозяину:
— Спасибо, и напрасно вы беспокоились: ботинки у нас чистые… А вы, наверное, работали в Торгфлоте?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
