— В таком случае ответь мне еще на один вопрос. Если ваша просьба будет уважена, это значит, что вы расстанетесь с жизнью немедленно и даже не успеете повидать отца. Согласна ли ты на это?
— Согласна, — ответила она с прежней решимостью. После минутной паузы ее словно осенило, и она добавила: — В решениях властей не может быть ошибки.
С лица пораженного Сасы схлынула краска. Кое-как овладев собой, он посмотрел на Ити с удивлением и страхом. Затем прошептал что-то на ухо чиновнику, и тот, обращаясь к старейшинам, объявил:
— Слушание дела окончено, можно расходиться. Провожая взглядом покидавших суд детей, Саса обратился к Оте и Инагаки:
— Страшно подумать, что из них получится дальше. Он не испытывал жалости к несчастной девочке, столь преданной своему отцу, как, впрочем, и к другим бедным детям. Лишь произнесенная Ити последняя фраза, холодная как лед и острая как меч, запала ему глубоко в душу. Токугавским чиновникам периода Гэмбун было неведомо понятие, соответствующее западному “мученик”. В их лексиконе не существовало и слова “самопожертвование”. В нюансы движений души, отличающих стариков и молодежь, мужчин и женщин, они не вникали. Не удивительно, что поведение дочери законоотступника Таробэ было им непонятно. Но скрытое за смирением жало протеста кольнуло не только Сасу, к которому обратилась Ити, но и всех находившихся в управе чиновников.
Комендант замка и оба градоправителя сочли Ити “странной девчонкой”, она внушала им суеверный страх. Ее дочерняя преданность трогала их мало. Тем не менее, при всем несовершенстве тогдашнего правосудия ее прошение возымело неожиданное действие. Казнь Кацурая Таробэ отложили “вплоть до рассмотрения в Эдо”. Двадцать пятого дня одиннадцатого месяца, то есть на следующий же день, об этом вердикте известили городских старейшин. А второго дня третьего месяца четвертого года Гэмбун была объявлена амнистия “по случаю восшествия на киотоский престол нового императора”. В связи с этим смертный приговор Таробэ отменили, заменив его высылкой из собственного дома.
Семью Кацурая снова вызвали в Западную управу, на сей раз для прощального свидания с отцом.
Упомянутая амнистия имела место при восшествии на престол императора Хигасияма в четвертом году Дзёкё14. И впрямь отдаленность во времени от приговорной таблички Кацурая Таробэ, выставленной двадцать третьего дня одиннадцатого месяца третьего года Гэмбун, была не столь уж велика. Месяц совпадает, число девятнадцатое. И всего-то разницы в пятьдесят один год.
1915
САНСЁ, ХОЗЯИН ИСИУРЫ
По тракту, пролегающему через провинцию Этиго, брели четверо необычных путников. Женщина лет тридцати, двое детей — четырнадцатилетняя девочка и двенадцатилетний мальчик — и служанка лет сорока, всячески подбадривавшая уставших ребятишек:
— Скоро доберемся до гостиницы и отдохнем.
Девочка с трудом передвигала ноги, но держалась молодцом, являя матери и брату пример стойкости. Временами она делала над собой усилие и начинала шагать подчеркнуто бодро. Странный вид путников — тростниковые шляпы и посохи в сочетании с парадной одеждой, уместной разве что для посещения храма, — вызывал у встречных недоумение и сочувствие.
Иногда на пути им встречались крестьянские селения. Стояла сухая осенняя погода, и идти по хорошо утрамбованной дороге из камня, песка и глины было намного легче, чем вдоль берега моря, где ноги то и дело проваливаются по щиколотку в песок. Сейчас они как раз поравнялись с крытыми соломой домами, стоявшими в окружении дубовых деревьев. Светило закатное солнце.
— Посмотрите, какие красивые листья! — сказала мать. Дети повернули головы, но ничего не ответили. Откликнулась служанка:
— Листочки пожелтели, потому что утром и вечером стало прохладно.
— Скорей бы найти отца, — сказала девочка брату.
— Но мы, сестрица, ведь прошли пока совсем немного, — рассудительно ответил тот.
— Да, нам предстоит еще одолеть горы, потом плыть по реке и по морю. Набирайтесь сил и терпения, — наставительно заметила мать.
— Давайте пойдем быстрее, — предложила девочка. Некоторое время путники шли молча. Потом заметили женщину с бочонком за спиной, судя по всему, работавшую на соляных промыслах Сиохама. Служанка поспешила к ней.
— Скажите, пожалуйста, нет ли поблизости постоялого двора?
Женщина внимательно оглядела путников.
— К сожалению, вечер застал вас в неудачном месте. Здесь невозможно найти ночлег.
— В самом деле? Какое неприветливое место, — удивилась служанка. Привлеченные их разговором, подошли к незнакомой женщине и дети.
— Да нет, люди у нас отзывчивые, добрые. Но вышел новый указ правителя провинции15, вон там посмотрите,
— она указала в том направлении, откуда они пришли.
— У моста выставлена табличка, где все подробно написано. В округе появились разбойники — торговцы людьми, поэтому оказывать приют незнакомым лицам строго запрещено. Говорят, семь здешних семейств замешаны в преступлениях.
— Как же быть? У нас дети, и мы больше не в силах идти дальше. Что вы нам посоветуете?
— Засветло добраться до Сиохамы вы не успеете, поэтому лучше подыскать подходящее местечко здесь. Идите к мосту, там вы увидите каменную ограду, где складывают сплавленные по реке бревна. Днем там любит играть окрестная детвора. Там можно найти укромный закуток, защищенный от ветра. Сама я работаю по найму у владельца соляных промыслов, а живу вон в той дубовой роще. К ночи могу принести вам соломки и чем укрыться.
Госпожа решила послушать, что говорит женщина, и подошла поближе:
— Вот счастье, повезло нам на доброго человека. Заночуем здесь, как вы советуете. А если одолжите немного соломы и какое-нибудь одеяльце, будем вам очень благодарны. Лишь бы уложить детей.
Женщина пообещала и пошла в сторону рощи. А путники повернули к мосту. У моста Огэ через реку Аракава действительно была выставлена табличка с только что обнародованным указом правителя.
Если и впрямь появились разбойники, надо же их ловить, а не запрещать ночлег странникам и не обрекать их мыкаться по дорогам. Иначе не будет порядка. Но указ правителя обсуждать не полагается. И госпожа не обсуждала, только сетовала на судьбу, забросившую ее с детьми в эти края.
От моста пролегала тропинка к воде, где жители стирали белье. Спустившись по ней, путники вышли к каменной изгороди, за которой находился склад бревен. Любознательный мальчик отважно шагал впереди. Обойдя склад, они обнаружили выложенное из бревен некое подобие пещеры. Мальчик сразу же залез в нее, в самый ее конец, и позвал сестру.
— Подождите! — сказала служанка, сняла со спины котомку и достала из нее какую-то одежду, чтобы постелить на бревна. Как только госпожа устроилась на этой подстилке, дети прильнули к ней с обеих сторон.
С тех пор, как они покинули родной дом в Синобугори провинции Ивасиро, им доводилось ночевать и похуже, правда, у них всегда была крыша над головой. Но нужда приучит ко всему, так что они особенно не отчаивались. Вслед за одежкой служанка вытащила из котомки припасенную на первое время еду.
— Огня разводить не будем, чтобы не привлекать к себе внимания. Сейчас я схожу попрошу кипяточку у хозяина соляных промыслов. Может, заодно раздобуду соломы и одеяло. — Заботливая служанка ушла. Дети с аппетитом ели рисовые колобки и сушеные фрукты.
Вскоре совсем близко послышались шаги.
— Убатакэ, это ты? — окликнула госпожа, хотя и сомневалась, что служанка успела так быстро вернуться.
И действительно, это оказалась не Убатакэ, а мужчина лет сорока, необычайно тощий: кожа да кости — с четками на запястье. Лицо, словно у заводной куклы, расплылось в улыбке. Он бесцеремонно, словно в собственный дом, прошел в укрытие, где приютилась женщина с детьми, и присел рядом с ними. Дети взирали на него с любопытством, и уж, конечно, им не могло прийти в голову, что это разбойник.
— Меня зовут Ямаока Таю, я моряк, — представился мужчина. — Последнее время в округе объявились охотники за людьми. Изловить злоумышленников власти не могут, а потому запретили пускать странствующий люд на ночлег. Мне жалко этих бедолаг, и я стараюсь им помочь. К счастью, мой дом находится в стороне от дороги, так что никто не узнает, если кто-то у меня заночует. Иногда я специально обхожу лес, заглядываю под мост и забираю к себе тех, кто коротает ночь под открытым небом. Ваши ребятишки, вижу, пробавляются сладким. Ну, разве же это еда, только зубы портить. Ничего изысканного у меня, конечно, тоже нет, но бататовой кашей накормлю. Пойдемте ко мне, не стесняйтесь.
Нельзя сказать, чтобы он особенно настаивал, но слова его звучали убедительно, а доброта подкупала, — подумать только, из милосердия человек готов даже нарушить указ.
